— Вы Прашкевич, — уверенно сказал он.
— Вы не ошиблись, — подтвердил я.
— Вы Г.М.Прашкевич, сотрудник комплексного НИИ.
— Вы и в этом не ошиблись.
— Вы только не волнуйтесь, — мягко попросил Кармазьян. На его смуглом лице играла легкая улыбка превосходства. — Конечно, вам придется потесниться, но мы же из одного института.
— Вы даже в этом не ошиблись, — подтвердил я и представил, как тесно тут будет ночью.
Впрочем, решил я, устроиться можно будет между Таней и той второй, которая такая гордая. Лечь между ними, как старинный меч. Ну и все такое прочее. Запахи меня уже не пугали. Особенно от Тани. Эти запахи в их нечеловеческой мерзости казались мне уже даже привлекательными. Потеснимся. Я уже любил всех трех лаборанток и они, чувствуя это, немножко пришли в себя, появились дамские сумочки, пудреницы.
А Кармазьян совсем разоткровенничался:
— У нас к вам письмо.
— Сами написали? — подбодрил я.
— Как можно! — всплеснул пухлыми ручками Роберт Ивертович. От него хорошо пахло одеколоном и немножко спиртом. Совсем не как от зверя. — Настоящее рекомендательное письмо. От Хлудова, вашего шефа.
— Давайте, — протянул я руку.
Кармазьян взглянул на девушек, потом на моего попутчика.
Не знаю почему, но спину мне вдруг тронуло холодком: вспомнил про того человека-морковку, который, подвывая, пробежал мимо, прыгая сразу на метр, а то и на три. Но, наверное, человек-морковка не имел прямого отношения к происходящему, потому что Кармазьян улыбнулся.
— Мы оставили письмо в кабинете, — сообщил он. — Нельзя разбрасываться такими письмами. — И засуетился: — Чего же мы так стоим? Оля! Таня! Накрывайте на стол. У нас гости!
Я не верил своим глазам.
На моей базе, где никогда не переводилась красная икра, где всегда можно было сварить ведро чилимов, пожарить свежевыловленных на отливе кальмаров, вымочить в уксусе морских гребешков, где побеги молодого бамбука и вяленый папоротник отдавали попросту рутиной, где вяленая свинина шла к спирту, разведенному непременно на клоповнике, мне почему-то предлагали битую, пошедшую темными пятнами горбушу и жидкий чай.
Я взглянул на Никисора. Он отвел глаза.
Я взглянул на Потапа. Потап потупился. Печально вскрикнула за окном птичка.
«Это она мне сочувствует, — решил я. — Боится, что продукты на столе — предвестие страшного голода. Как они еще Потапа не съели?»
Потап уловил мою мысль и тихонечко переполз к моим ногам. Так же тихонечко переполз ко мне и Никисор.
— Зачем вы едите битую горбушу? — спросил я.
— А мы не пировать сюда ехали, — с приятностью в голосе пояснил Кармазьян. Мой попутчик, так странно потерявший нож вместе с брюками, сидел теперь рядом с биологом, но мне так и не представился, а лаборантки вышли во двор. — Нам мир интересен. Тайны природы, все такое. А еда — дело второе.