А затем прапорщика и вовсе разбил умственный паралич.
«А я?! Я ее понимаю! Я и ответил-то ей так же! Не по-русски ответил!!!»
Дубовых отлично отдавал себе отчет в том, что немецкого языка сроду не знал, хоть и учил в школе. Но, во-первых, последний урок немецкого в жизни прапорщика состоялся почти тридцать лет назад, в восьмом классе, а во-вторых, ненавистная Амалия Марковна еле-еле поставила ему «драй пишем, цвай в уме».
«Мозги промыли! — смекнул Палваныч. — Шпионы-диверсанты, забодай вас Хейердал! Секретов Родины захотели? А вот и хрен вам, а не секреты! Ведь думаю-то я по-русски! Выкусили, химмердоннерветтер? Господи… Так я тоже — шпион?!»
Последняя мысль заставила прапорщика окончательно сконфузиться.
Старушка с интересом наблюдала разыгрываемый на лице Палваныча спектакль.
— Ты, служивый, не горячись, — она успокаивающе похлопала Дубовых по плечу. — Смятение твое вижу, помочь не могу. Но приглашение все же прими.
Палваныч на деревянных ногах вошел в домик. Внутри было уютно, чисто и тепло, пахло свежей выпечкой. В единственной маленькой комнатушке стояли кровать, стол, три стула, скамья и шкаф. В углу размещалась старая каменная печь. Возле двери притулилась кадка, за ней метла и прочая утварь.
Старушка усадила прапорщика за стол, застеленный белой скатертью, засуетилась, доставая из шкафа и печи снедь.
— Ну, рассказывай, Пауль, сын Йохана, куда путь держишь, — спросила бабка, когда Палваныч откушал пшенной каши с мясом и запил ее слабым вином.
«Йоханый Пауль! Дожил…» — обреченно подумал прапорщик, скорбя о потерянных русских имени-фамилии.
— Беглого рядового ищу, — ответил он. — Солдат прихватил знамя и личное оружие, в нарушение устава самовольно покинул пост… Ты его не видела?
— Отчего же не видела? Видела. Вчера вечером забредал. Крышу мне обломал, окаянный. Я бы его поймала, но он не в моем вкусе, — ведьма перехватила удивленный взгляд прапорщика и игриво отмахнулась. — Я имею в виду, костлявый больно. С его мослов разве навар? Кстати, как тебе кашка?
— Вкусная, — насторожился прапорщик.
— Да ты не бойся, на кабанчике варена, — мелко рассмеялась старушка, отчего кончик ее крючковатого носа потешно затрясся. — А мальчик твой воровства своего, очевидно, застыдился и задал изрядного стрекача, мое тебе почтение! Но палку красную с материей не бросил, дорожит ею. Он у тебя, кажись, не в себе немного, да?
— Сама ты не в себе! — Палваныч стукнул по столу кулаком. — Он знамя полковое не бросил, а не «палку красную». А дороже полкового знамени…
— А! Дорогое, значит, вот и не бросил. И сколь за него дают? — Бабка хитро прищурилась.