Увлекшийся монологом хозяин дома чем-то напоминал Галипу Ловкого Зайца из старого детского журнала; он вскакивал с кресла, ходил взад-вперед, отчего у Галипа сонно кружилась голова, и продолжал увлеченно: «их» игры надо было прекратить, значит, мы должны были вернуться и начать все сначала. Галип-бей видит, что этот дом — типичный дом «мещанина», или «представителя среднего класса», или «нашего простого человека». Старые кресла под чехлами из цветного ситца, занавески из синтетической ткани, эмалированные тарелки с орнаментом из бабочек, уродливый буфет и хранящийся в нем ликерный сервиз с сахарницей, выставляемый на стол только для гостей по праздникам, выцветший старый ковер. Все это хозяин знает и видит. Знает он и то, что его нынешняя жена — не такая блестящая и образованная женщина, как Рюйя; она, как и его мать, простая, скромная, она — дочь его дяди (женщина улыбнулась сначала Галипу: вот какая у нее тайна, а потом мужу). И дети у них хорошие. И если он будет жив-здоров и ничего не изменится, он проживет такую же жизнь, как его отец. Он сознательно выбрал эту жизнь, намеренно живет именно так, срывая заговор двухтысячелетней давности, категорически отвергает идею «быть другим», желает быть только самим собой.
И все, что Галипу могло показаться случайным в этой комнате, разложено, расставлено, развешано исключительно с этой целью. Стенные часы повешены специально, потому что в таком доме должны быть такие часы с боем. Телевизор в таких домах в это время всегда включен, он стал чем-то вроде уличного фонаря; салфетка ручной работы лежит на нем потому, что в таких семьях телевизор должен быть покрыт именно такой салфеткой. Все продумано до мелочей: и беспорядок на столе, и груда старых газет, и капля варенья на коробке для шитья, приспособленной из коробки шоколадных конфет, чашка с отбитой детьми ручкой, похожей на ухо, белье, что сушится у печки довольно страшного вида. Иногда он наблюдал за детьми и очень радовался, когда видел, что они смотрят фильм, разговаривают с родителями, сидят за столом, движутся и говорят именно так, как положено в подобных семьях. Это было счастье, человек был счастлив, так-как сознательно жил именно той жизнью, какой хотел. А когда он понимает, что с помощью этого счастья он еще и срывает заговор, задуманный две тысячи лет назад, он становится еще счастливее.
Несмотря на большое количество чашек выпитого чая и кофе, Галипу казалось, что он сейчас заснет (хоть бы эта фраза была последней!); он встал, сказал, что ему надо торопиться, и, с трудом передвигая затекшие ноги, пошел к двери. Хозяин двинулся за ним и, втиснувшись между Галипом и стеной, на которой висело пальто гостя, продолжал говорить: