– Гэвин! – закричала она с гневом в голосе. – Вы не можете нанести мне большего оскорбления, чем то, через которое я уже прошла.
Страдание и боль плескались в ее глазах, подтверждая его мысли о том, сколько же ей пришлось вытерпеть за полгода рабства. Он не хотел думать, что ее не только били, но и насиловали, но больше не мог отмахиваться от этого факта. Она вынесла такое, что не высказать словами. А теперь сама, по собственному желанию, она выбирала насилие – как плату за его свободу, так же как он платил за нее. Отчаянная борьба Алекс против ее тюремщиков обнаружила родство их душ, и это была одна из многих причин, по которой он решил вызволить ее из беды.
Он колебался, жалея ее из-за того, что она должна пойти на такую жертву. Если бы он был святым, как она говорила, он бы отказался, но он был обычным человеком и не хотел оставаться на этом острове на целых десять лет. Да, он расписывал ей все прелести безмятежной и легкой жизни на Мадуре, но он даже помыслить не мог, чтобы остаться здесь и работать на Хасана. Свобода была необходима ему, как соколу необходимы ветер и бескрайнее небо. Находиться во власти другого человека, который будет помыкать им, держа за надежными запорами, было таким же безумием, как держать Алекс в клетке.
Он облизал сухие губы, уступая страху и эгоистичному желанию.
– Хорошо… я сделаю это. Но не на публике.
– Но это часть нашей игры, – ядовито возразил Хасан. – Представление перед толпой, оно не для услады сердца.
Гэвину предстояло обесчестить Алекс перед сотнями любопытных глаз?
– Капитан и его дама не наши люди, – вмешался монах Дакса. – Свидетели должны быть, но испытание может быть перенесено с арены в другое место.
Хасан поморщился:
– Если это ваше решение, господин Дакса, пусть будет так.
Сколько свидетелей должны наблюдать за ходом испытания?
– Двое. Вы – потому что вы султан и участвуете в этой игре, – он нахмурился, – и я – потому что я судья и обязан присутствовать при этом.
Двое свидетелей лучше, чем целая арена, но тоже слишком много для столь интимного дела. Мысль о надругательстве над женщиной, которая и так вынесла слишком много оскорблений от людей, захвативших ее в плен, терзала Гэвина. Он никогда больше не сможет посмотреть ей в глаза. Словно угадав его мысли, Алекс твердо заявила:
– Десять лет свободы стоят нескольких минут стыда.
Она была права, но ее роль в этом деле была пассивной.
Он должен был поступиться всеми своими принципами и не был уверен, что сможет выполнить то, чего от него ждали. Стараясь не поддаваться отчаянию, он спросил: