Словом, Полевая прекрасно понимала проблему Альбины и про себя ругала на чем свет стоит Булевского за поспешность. По её мнению, прежде, чем показать Дормич её новый облик, надо было провести тщательную подготовку. Теперь же расхлебывай её состояние. Но Анна Себастьяновна сделала все, что могла. Шаг за шагом они проходили с Альбиной все возможные варианты, все возможные исходы, проходили переоценку взглядов, приспосабливали Альбину к реальной возможности жить. Они даже сблизились — из всего персонала Альбина воспринимала только её.
— Красоту твою ведь уже не вернешь в любом случае, как это ни печально, — говорила психолог, — но если между двух зол выбирать лучшее, то, согласись, ты как раз получила тот самый лучший вариант. Может, стоит тебе попробовать пожить с этим, прежде чем концентрироваться на суициде? Конечно, все будет не так, как прежде, но, возможно, все окажется не так плохо?
— Знаешь, Анна, иногда я желаю, чтобы вместе лицом мне поменяли и мозги, и память и всю прошлую жизнь. Я любила красивую жизнь, красивую одежду, поплавать в море, покачаться на волнах, поваляться на теплом песочке. У меня были возможности обеспечить себе эту жизнь. У меня было столько желаний и планов, была уверенность в завтрашнем дне и даже в своем благополучии через пять-десять лет я была уверена. А сейчас я не только не уверена в следующей минуте своей жизни, я даже не уверена, хочу ли я этой дополнительной минуты, понимаешь?
— Ты похожа на боязливого птенца, который, еще не пробуя летать, уже боится неба.
— Да какого неба, Анна? — с горечью воскликнула Альбина. — О каком небе ты говоришь? Небом было моя прежняя жизнь. А то, что теперь — это уже не небо, а вязкое болото.
— Ты не права. Ты отрицаешь то, чего не знаешь. Откуда такая уверенность, что у тебя не получится новая жизнь?
Альбина пожала плечами. По её мнению, тут не надо было быть провидцем, чтобы понять это.
— Знаешь, в чем разница между моими мечтами тогда и сейчас?
Анна покачала головой.
— В том, что сейчас у меня осталось лишь одна реальная мечта — чтобы люди, знающие меня, при встрече улыбались. Улыбались не потому, что им любопытно поглазеть на меня, как на обезьянку в цирке, а потому что им небезразлично то, что внутри меня. Чтобы, когда наши глаза встретились, я увидела в них не жалость, не издевку, не злорадство, а искреннюю человеческую дружескую улыбку. И страх, что я никогда не увижу этого, сковывает меня со страшной силой.
— Пока ты не дашь себе шанс, ты никогда не узнаешь, исполнима твоя мечта или нет, — сказала Анна Себастьяновна, с трудом подавляя комок в горле. — Возможно, ты утрируешь жестокость людей.