«Кишка тонка, паренек. Ты такой же бесхребетный и слабый, как твой невезучий отец».
Джошуа тогда поклялся, что никогда не будет раскисать, и сдержал свой обет, но вот сегодня… сегодня вдруг сломался.
Джошуа К. Камерон сидел в баре и с ненавистью разглядывал золотистое виски, которое так хотелось выпить. Это Сесилия Уатт довела его. И надо же, чем сильнее он старался припомнить ее, тем безуспешнее: простоватое, запачканное лицо расплывалось. Ее образ неуловимо таял.
Джошуа невесело поднял глаза. И что это с ним такое? Уже многие годы он не позволял себе думать ни о чем, кроме желания заработать деньги и обрести власть, дабы воспользоваться всем этим и отомстить своим врагам.
Хантер заслуживал уничтожения.
Почему же Джошуа не может решиться?
Потому что Сесилия подумает, будто это она убила отца. Потому что ее болезненная тревожность вернула Джошуа в ту ужасную пору его жизни. Потому что сейчас она испытывала такую же боль, что и он, когда мальчишкой с ужасом предчувствовал потерю отца.
Джошуа поднес стакан к губам и едва не уступил соблазну. Он нервно стукнул донышком о поверхность бара, так что виски расплескалось.
Встал, вышел на улицу. Мост «Золотые Ворота» был раскрашен пурпуром заходящего солнца. Не замечая этой красоты, он побрел вниз к гавани, где оставил свою машину.
Джошуа опять явственно услышал злорадный хохот Хантера: «Кишка тонка, паренек. Ты такой же бесхребетный и слабый, как твой невезучий отец».
Или я уничтожу, или уничтожат меня.
Приблизившись к своему спортивному автомобилю, он решительно и даже с яростью открыл дверцу Джошуа нажал на педаль скорости и вырулил на автостраду, думая лишь о Хантере Уатте и его дочери.
Когда он покончит с Хантером, то уничтожит и ее.
Или она совсем спятила?
Мало того, что попрала саму память о покойном муже, еще и испытала беспокойство при встрече с этим неприступным, угрюмым мужчиной, что недавно, оступаясь, удалился из комнаты для ожидавших. Когда он внезапно угрожающе приблизился, его холодные голубые глаза будто сверлили ее. Тогда ее поразила холодность, даже бессердечность.
Но вдруг что-то изменилось. Когда она взглянула на него опять, то заметила в прекрасных, участливых глазах отражение своей боли. А когда он обнял ее — на мгновение почувствовала некое единение, некое душевное родство. И именно в это мгновение она уже не чувствовала себя ни упрямой дочерью, ни безутешной вдовой.
Задумываться над этим — просто безумие. Невероятно. Ведь Джошуа лишь взглянул на нее, подержал в объятиях. Он — друг ее отца. Любой на его месте мог таким же образом выразить свое участие. Но Джошуа не такой, как другие. Каким-то образом она догадывалась, что происходившее было нехарактерно для него.