Его собственная дочь Хитер добавляла ему проблем, не считаясь с его свободным временем. Она стала еще более несносной с тех пор, как Моника покинула их. Если она не брюзжала по каждому поводу, то все время пыталась ему противоречить.
Джошуа не хотелось думать о дочери. Он опять подошел к письменному столу и попытался сосредоточиться на работе. Когда пробило семь, он, невзирая на то что оставались дела, захлопнул папку с бумагами и отправился домой.
В кухонной раковине он обнаружил куски сандвича: не потрудилась за собой прибрать. Он наскоро поужинал, поднялся в свой кабинет, вновь раскрыл папку и углубился в документы. Он, кажется, начал вникать в суть дела, когда из-за двери послышался приглушенный голос Хитер, и он вынужден был прерваться.
— Я знаю, отец, что не нужна тебе здесь.
Он взглянул. Одета слишком мрачно — объемная черная рубаха и черные шорты. Он терпеть не мог, когда дети одеты в черное. Ее печальные голубые глаза блестели и казались огромными, на лице — какие-то красные пятна. Светлые волосы в беспорядке, вернее, собраны в нескладную косичку. Она была в той поре, когда фигура еще не сложилась: худая, угловатая, с длинными ногами. В ней только-только проглядывала будущая женщина. Она не знала, что с собой делать, а он не знал, что посоветовать.
Ей нужна была мать, чтобы помочь в выборе одежды, чтобы научить красиво причесываться.
Да мало ли для чего еще.
— Я знаю, пап, ты не любишь, когда тебе мешают.
Зачем повторять, когда и так ясно. Он нервно сжал карандаш.
— Я сел поработать, Хитер, — он пытался держаться спокойно.
У нее дрожала нижняя губа.
— Я знаю, что всегда тебе помеха.
А что ей на это ответить? Сказать, что это так, он не может, поэтому лучше промолчать.
— Когда мама от нас уехала, я почувствовала себя очень плохо, одиноко.
Он насупился. Он тоже чувствовал себя одиноко. И вряд ли смирился с тем, что произошло. Джошуа отложил карандаш и взъерошил волосы.
— Почему мама оставила меня и родила другого ребенка? Почему не хочет, чтобы я к ней приезжала?
Дьявол, она ушла к другому!
Прозвучавшие вопросы всколыхнули чувство ненависти к Монике. Пальцами он растирал затылок.
— Папа…
— Ради всего святого, не расспрашивай меня о матери.
— Ты когда-нибудь любил ее, папа?
Он вовсе не собирался ворошить прошлое. Сермяжная правда состояла в том, что он женился на Монике из-за ребенка и связей. Конечно, он пытался сделать их брак сносным. Моника была избалована, ставила себя выше парнишки из бедного пригорода. Ей интересно было обольщать его, но она не сомневалась, что в любом случае женит его на себе. Она забеременела задолго до того, как они поняли, чем это обернется.