Через полмесяца Хохлов дал согласие на переезд в Соединенные Штаты. Его убеждали, что оттуда ему легче будет вести кампанию за освобождение его семьи. Эта кампания была обречена на неудачу, но в течение нескольких лет Хохлов вел активную антисоветскую пропаганду. Он публиковал статьи и ездил с лекциями по Соединенным Штатам, по-прежнему считая, что это облегчит участь его жены и ребенка. В 1956 году его захватила драма венгерского восстания, и он вернулся в Европу и присоединился к НТС. По его словам, эта его деятельность чуть не привела его к трагической гибели в сентябре 1957 года.
В том месяце он снова оказался во Франкфурте, увидел Околовича и других деятелей НТС, а 15 сентября выступил на закрытии встречи антикоммунистических групп, проходившей в Ботаническом саду города. Это было чревато неприятностями, и они не заставили себя ждать.
После выступления он заказал себе чашку кофе. Вкус кофе оказался необычным, он сделал пару глотков и оставил кофе недопитым. И это наверняка спасло ему жизнь. Он упал, и следующий месяц провел в госпиталях - вначале в немецком, а затем, когда было заподозрено отравление (первоначальным диагнозом был острый гастрит) - в американском военном, под круглосуточной охраной. Его тело покрылось бурыми полосами, а волосы вылезали клочьями, но американские врачи сумели спасти его, прибегая к переливаниям крови и инъекциям, некоторые из которых были экспериментальными.
У Хохлова не было сомнений насчет того, кто хотел убить его, но ему было интересно узнать о методах, которые использовали его бывшие коллеги. Уже будучи в Соединенных Штатах, он узнал из токсикологического анализа, что был отравлен радиоактивным таллием. Бывший хорошо тренированный советский киллер, который выступал за использование в работе самых современных форм, был наконец удовлетворен.
8
Канберра
Эти драмы зимы 1954 года закончились уникальным двойным побегом. За девять дет до этого Игорь Гузенко сбежал из советского посольства в Оттаве вместе с женой, и она помогала ему в последовавших злоключениях. Но Анна была обыкновенной советской женщиной, как и жены других перебежчиков, последовавших примеру Гузенко почти десять лет спустя, независимо от того, покинули ли их мужья намеренно, вынужденно или с сожалением. В деле с Владимиром и Евдокией Петровыми мы имеем дело не просто с мужем и женой, а с коллегами. Во время побега он был подполковником МВД, где тогда гнездилась советская разведка, а она - капитаном той же службы. Тот же факт, что они не смогли совершить побег вместе, а лишь с промежутком в полмесяца, когда истеричную жену заставили присоединиться к мужу её советские телохранители, придает дополнительный драматический эффект этому событию. Дело Петровых уникально и в другом смысле: этому делу в самый его разгар была придана небывалая - ни до ни после - гласность в прессе.