Но Феллоуз отнюдь не собирался сдаваться. Внезапно налившись благородным негодованием, он рывком приподнялся, выставив вперед руки, чем застал Валлийца врасплох – и тот повалился навзничь, дернулся вбок, и тут рукоятка косы вошла ему прямо в солнечное сплетение. Феллоуз тут же воспользовался шансом на спасенье, вскарабкался на статую Девы Марии, лапая ее где попало, и перелез на высоченный алтарь, стоявший за нею. Но вероломный викарий уже вскочил на ноги и с диким видом махал косой, стараясь достать его ноги; Феллоуз принялся прыгать и почти потерял равновесие. Он в отчаянье огляделся и внезапно увидел путь, ведущий к спасению. Ну же, трус! – подумал он, прыгая на дорогую занавесь синего бархата, которая драпировала всю верхнюю часть стен Часовни Пресвятой Девы, – Если б я только…
Но Иеремия Джонс обладал невероятной реакцией и ударил своим смертоносным орудием, опередив Феллоуза, и окровавил косу о его ногу, прорубив ее до кости.
– Замахнись же серпом своим и пожинай! – пророкотал он с триумфом, – Ибо время пришло тебе пожинать; ибо созрел урожай земли твоей!
Феллоуз крикнул от жгучей боли, соскользнул с бархата и неуклюже сорвался, случайно запутавшись в роскошном золоченом шнуре, коим была украшена занавесь. Крик ужаса тут же застрял у него горле, так как изысканно украшенная серебристыми кисточками петля захлестнулась вокруг его шеи. Он тут же отцепился от бархата и скончался, успев дернуться два-три раза, повиснув над алтарем; пятно молофьи моментально начало расползаться по переду его рясы.
Джонс посмотрел на свою работу, и увидел он, что это хорошо. Но он моментально сорвался с места, развернулся и побежал, когда занавесь синего бархата порвалась надвое под воздействием мощного веса болтающегося тела епископа, которое рухнуло на алтарь с тошнотворным хлюпаньем. А в вышине, медная рейка в виде пики, на которую была натянута завесь, сперва неуверенно заскользила, а потом сорвалась с крепления. Падая наземь, за секунду до того, как пробить насквозь труп фиолетоволицего экс-епископа, огромная медная пика сбила чудовищных размеров серебряный канделябр, украшавший алтарь со времен гражданской войны, и когда он, в свою очередь, перевернулся, древний и напрочь высохший бархат мгновенно охватили мстящие языки огня.
Билко давал себе поджопники. Он проклинал себя за то, что не остался прошлой ночью посмотреть, как Дэб выражает благодарность и любовь мужчине, который, как она, несомненно, знала, был ее единственным настоящим поклонником. Единственным, кто ее по-настоящему понимал.