Черный немец непонятного возраста, с худой, заросшей, черной кадыкастой шеей, в брезентовой куртке, заляпанной зеленой и желтой краской для маскировки, делал мне знаки, поднося два пальца ко рту. Но курева у меня не было.
– Медхен! – крикнул он. – Девочка! Сделай милость!
– А ну заткни глотку! – бешено рявкнул фельдфебель.
Уже стемнело, и немцы ушли понурым строем в свою землянку. Я ночевала в палатке на топчане, застеленном еловыми ветками. Во сне я куда-то мчалась, спотыкалась, срывалась в овраг.
Проснулась я, как от толчка в грудь. Рокочущий гул разнесся над землей. Началось!
Даже сюда в тыл, на периферию, в глухомань, доносился сокрушительный шквал артиллерии. Самая мощная, какую мы слышали, канонада. Наша надежда, господи. Давай! Давай! Чтоб там, на юге, стало немного легче. Чтоб отогнать их от Москвы. Чтоб Ржев наконец был освобожден. И чтоб ты знал, американец, как оно достается.
Звонил телефон, меня срочно разыскивали – уже взяты пленные и документы.
Капитан угостил меня на прощание кашей. Он был учтивее, чем вчера, – когда наступление, переводчики поднимаются в цене, я это уже усвоила.
Лошадь, как мне велели, я оставила, поручив свести ее подковать, и отправилась «голосовать» на дорогу.
«Рабочую колонну» уже вывели. Под ленивым присмотром двух пожилых дядек-солдат, на виду у тех, кто проследует по этой армейской дороге, они ковырялись на обочине, вроде бы откапывали кювет, прислушиваясь к тому, как гремит на фронте.
– «Катюша»! О-о! Поразительно!
– Плохо там сейчас. Капут! – негромко говорили мне немцы, пока я шла вдоль колонны. А черный немец с разрисованной брезентовой куртке воткнул в землю лопату, уперся подбородком в черенок, дожидаясь, когда я подойду ближе.
– Медхен, скажи, как скоро нас будут расстреливать?
Я растерялась.
– Кому вы нужны!
А фельдфебель заорал, подступая к нему:
– Заткнись, свиное отродье! – Бабьи щеки его несчастно и возмущенно тряслись.
Наш дядька-солдат подергал его за рукав:
– Ну-ну, фриц, потише! Из себя не больно-то выходи. Налетает то и дело, как петух, на него, на черненького, – объяснил он мне.
Я пошла дальше и слышала, как фельдфебель все еще продолжал орать:
– Шваль! Паникер! Тряпье! – И еще какие-то ругательства. Он не знал, как унять катастрофу.
Перед поворотом дороги я оглянулась, увидела в последний раз немцев, пригнувшихся к лопатам, размахивающего руками фельдфебеля.
Все еще гремело над землей, грозно, мощно и победно. Впереди дорога была выстелена осиновыми хлыстами, и каждые сто метров попадались дощечки – участок командира такого-то.