Среди документов – приказ по войскам: «Солдаты: заинтересованы в ликвидации пожаров только тех зданий, которые должны быть использованы для стоянок воинских частей. Никакие исторические или художественные ценности на Востоке не имеют значения».
* * *
Когда я возвратилась в нашу деревню, стояли уже сумерки, кошки рыскали на пепелищах у обугленных печей. Немец Карл ел из котелка свой ужин, сидя на весах у амбара.
Я переступила порог избы и сразу почувствовала: что-то произошло.
– Вы где ходите? – резко спросил майор Курашов.
Его непривычный нервный тон, вещмешки и шинели, сваленные посреди избы, свернутые в плащ-палатку постели, груда бумаг на шестке подтверждали первое ощущение.
– Вы же сами меня послали. Я доложила о разведчиках.
Майор слушал и крутил ручку телефона, но в трубке никто не отзывался. Я спросила:
– Мне что, собраться?
– Пока никуда не ходите. Не надо общаться с гражданскими.
Я села на край лавки, чувствуя себя почти что под арестом. Донесся стук копыт по деревенской улице, мы напряженно прислушались. Кто-то подъехал к крыльцу, спешился. Вошел Голышко.
– Пожевать бы что-нибудь, – громко с порога объявил он.
Никто не отозвался.
– Танки немецкие в Корюшках, – сказал Курашов. Голышко оглядел избу, оценил обстановку.
– Лихо воюем! – Он где-то хватил, и его подмывало.
– Проверь, сколько у тебя патронов, – сухо сказал майор.
– Ой-ёй-ёй! Умирает зайчик мой. По патрону на каждого. Хватит?
Он лег на топчан, расстегнул ворот гимнастерки и ремень.
– Горю! Как швед под Полтавой!
Выходило с его слов, что именно в Корюшках, где уже немцы, у него назначено сегодня ночное свидание. Но никогда нельзя было понять, где у Голышко правда, а где «охотничьи рассказы», тем более что сейчас было решительно не до них. Молча ждали приказа уходить.
Наконец зазвонил телефон. Голышко сел на топчане. Майор Курашов поспешно снял трубку. Разговор был минутный.
– Ну все! – сказал майор. – Все, что ли? – И спохватился с досадой: – Немец же еще вот…
Он пошел отдавать последние распоряжения. Голышко отсоединил телефон и теперь жег на шестке бумаги.
– Бегом за вещами, – сказал он. – И потактичней там. Не сей панику среди гражданских.
Я выбежала из избы. Горела соседняя деревня километрах в двух отсюда, пылали дома. Лепехин и немец Карл шли куда-то по улице.
Я надеялась, у нас в избе давно все спят, я возьму вещмешок и одеяло, прокрадусь на печку к Анне Прохоровне и попрощаюсь с ней.
Но хозяева и постояльцы толпились на крыльце, глядели на полыхавший пожар, прислушивались к тому, что делалось у нас тут, в деревне: вот выводили с усадьбы полуторку.