Пыриков сидел на подножке полуторки, завернувшись в плащ-палатку, и курил. Ему предстояло провести Дусю через передний край до нейтральной полосы.
На крыльце рослая женщина в клетчатой юбке – председатель колхоза – «занаряжала» своих бригадиров. Они сидели вокруг нее на ступеньках, все в платочках, завязанных под подбородком, переговариваясь:
– По косогору, где лен, немец бузует из минометов.
– Убьют, забота не наша. Убьют, так закопают.
1963
Меня разбудил стук в окно. Я соскочила на пол с хирургического стола, оставленного здесь медсанбатом.
– Товарищ лейтенант, – приглушенно звал снаружи Подречный, – майор вызывают. Срочно!
Быстро одевшись, я вышла на крыльцо. Подречный ждал, привалившись к стене.
– Что случилось?
– Немца привели, допрашивать будут.
Мы пошли, спотыкаясь в темноте о корни. От свежего воздуха расхотелось спать. Кругом на хуторе стояла тишина. Не доходя до дома, я различила на лавочке две фигуры.
– Степка-повар с молодухой. Она у вас за стеной живет, – зашептал Подречный и неожиданно затянул:
Луны нету, я не вижу,
Провожать пошел я рыжу…
– Стой! – оборвал его часовой. – Распелся. Нашел время.
Он поздоровался. Это был младший сержант, молодой парень, по прозвищу Ваня Мокрый.
– Весна! – сказал он. – Возрождение, товарищ лейтенант, все возрождается.
Мы вошли в дом. Майор Гребенюк шагал взад-вперед по комнате. Ярко горела керосиновая лампа. На лавке у края стола сидел немец. Он отхлебывал остывший чай из большой алюминиевой кружки Подречного.
– Пришлось поднять вас, – сказал майор, пододвигая мне табурет, – разведчики «языка» в мешке приволокли.
Он присел на край кровати, на которой лицом к стене спал капитан Петров.
– Поторопимся, – сказал майор, – немец ранен.
Немец опустил в карман кусок хлеба, собрал пальцами хлебные крошки, захватил их в горсть и поднял голову. Молодое, чрезвычайно бледное лицо.
Он уроженец Саксонии, девятнадцати лет, из крестьян, десять дней, как прибыл с маршевой ротой на фронт.
Майор задавал пленному вопросы о расположении дзотов, о вооружении, стыках, обозе. Немец отвечал с готовностью все, что знал, но знал он очень мало, и, замечая, что не заинтересовывает майора, он говорил вяло и отирал рукой сухой лоб. Потом вдруг горячо стал просить, чтобы ему поверили: он еще ни разу не стрелял в русских солдат.
Петров громко захрапел во сне, и майор потрогал его за плечо. Петров, не просыпаясь, перевернулся на спину, выставив босые ступни между железными прутьями кровати, и затих.
Немец покосился на ноги Петрова. Помолчал. Потом сказал: когда на седьмой день пребывания на фронте он получил увольнение в кино, то по дороге во второй эшелон полка за деревней он видел много немецких танков.