– Завербовалась. Окончательно завербовалась. Там, говорят, фрукты уродились, а собрать рук не хватает.
– Ну и хорошо сделала.
Приблизив ко мне серые глаза, она зашептала:
– Свекрухи боюсь. Как сказывать ей буду?
Я засмеялась. Глядя на меня, засмеялась и Маня. В маленьких ушах ее дрожали прозрачные стеклышки в серебряной оправе. Она воткнула лопату в землю и пошла в дом, пряча под косынку выбившиеся волосы.
Через хутор шли возвращавшиеся с работ на дорогах ужакинские бабы. Те, что постарше, – в длинных юбках в складку с самодельной тесьмой понизу.
Вечером тихо наигрывал гармонист, вокруг толпились бойцы. Филькину принесли письмо; он прочел и стоял, не скрывая разочарования. Он неохотно отдал письмо Бутину, и тот, с трудом разбирая в сумерках, прочитал вслух. И с первой же строки, как только стало ясно, что Филькина опять постигла неудача, все до того развеселились, что нельзя было разобрать больше ни слова.
Девушка из Торжка писала Филькину:
«Получив письмо, я была удивлена Вашим письмом и думаю, что оно послано для смеха. Прошу, напишите все и, если можно, пришлите фото. Потому что я вас не помню и даже не имею представления, может быть, какой дяденька на смех, то я не советую заниматься бумажной волокитой, т. к. очень плохо обстоит дело с бумагой».
Гармонист продолжал наигрывать, и Степа-повар плясал один. Но вот гармонист до отказа развернул мехи гармони, выжал их и, сдирая с плеча ремень, крикнул Степе:
– Давай без музыки работай! Перекурим?
– Эх, – затянул Степа, остановившись и широко расставив ноги, – сербияны сено косят…
– Сербияночки гребут, – подхватили все в разноголосицу, засвистали, заулюлюкали.
– Чего ж стоишь, цыган?
– Без девчат, одне гуляете? – спросила подоспевшая из-за кустов Маня.
– Девчата? – закричал Степа-повар. – Да девчата теперь как разбойнички, редко попадаются, – и под общий хохот грохнулся на лавку. Посмотрел на меня:
– Прости, молодая, заругался, не заметил.
– Ужакинских бы девчат кликнули, – предложила Маня.
– Нам бы хоть одну, – громко и жалобно протянул Степа, – для разварена.
Гармонист надел ремень на плечо, заиграл плясовую.
– Маньку! Маньку тащите.
Маньку вытолкали вперед. Она обошла круг, подбоченясь, притопывая:
– Ах! Ах!
Наперерез Мане выскочил Бутии и заходил вприсядку вокруг нее.
– Ай да Бутин!
Маня запыхалась, смяла такт, сошла. Бутин подлетел ко мне, пляшет, вызывает в круг.
– Выходи, товарищ лейтенант! – крикнул Степа.
– Стой! – закричал кто-то. – Свистит! Прервалась музыка.
– Чего свистишь? – крикнул Степа-повар.