– Ну, иди догоняй.
Васятка тоже до нее дотрагивается.
– Ну, иди домой.
Матери плачут громче. Парни уходят. Провожающие расходятся. Старушка моя идет одна по улице и, ни к кому не обращаясь, говорит:
– Идите, идите, повоюйте со свежими силами, а то энти-то солдаты уморились, сколько уж воюют.
* * *
Ночь перед наступлением. Тихо. Только с той стороны бьют трассирующими пулями. На переднем крае немец кричит: «Рус, плати за свет!» – и кидает ракету. В эфире беспокойный треск, неразбериха. Из Москвы по второй программе диктуют для отдаленных областей, для партизан в тылу у врага статью из «Красной звезды»: «В боях на Юге решается… решается судьба нашей Родины. Точка». Откуда-то издалека прорвался захлебывающийся чужой голос: «Немецкие солдаты во Ржеве! Солдаты во Ржеве! В эти часы тяжелых испытаний фатерлянд с вами в далекой России… Вы не сдадите Ржев, вы не откроете русским дорогу на Германию…»
И опять тихо. Слышно, как заливаются соловьи. Гулко лают собаки – истребители танков. «Связь не даю, – отвечает телефонистка. – Гроза на линии».
Взлетают ракеты у немцев. На секунду из темноты выхвачена колокольня, сверкнул крест на той стороне во Ржеве. Священник расстрелян, он молился: «Спаси, господи, воинов Красной Армии».
Приглушенные голоса. Это повар с помощником засыпают «витамин Пе» – пшено – в котлы походной кухни. Медленно тянется ночь перед наступлением.
Ухнули 152-миллиметровые орудия. Началось. Бьют «катюши». Гремит канонада, дрожит земля, лают без удержу собаки.
С ревом идут над головой штурмовики. «Черная смерть» – называют их немцы; они идут низко – смолкает артиллерия, уступая штурмовикам поле боя.
Где-то далеко, далеко остался хутор Прасолово.
1942–1947
Дарья ушла из дому, повязавшись праздничным пуховым платком.
В город Красный немцы согнали раненых и больных пленных, непригодных к труду. Слышно стало по деревням: можно идти в лагерь отыскивать своих мужей.
Стояла поздняя осень первого года войны.
По большаку стелились сорванные провода. Убитая лошадь запрокинулась крупом в кювет, выбросив кверху сухие ноги.
Чем ближе подходила к городу Дарья, тем труднее ей было вызвать в памяти лицо Степана.
– Степушка, – повторяла она, стараясь унять страх.
Становилось холодней. Галки стаями кружились над полем в пасмурном, нависшем небе.
При въезде в город у перекрестка Дарья остановилась, уступая дорогу: пятнистая корова тянула двуколку. Поверх узлов со сгнившим по ямам барахлом сидела белесая девчонка. Посинелые колени ее приходились вровень с подбородком, из протертых бурых валенок торчали пальцы. Позади шел старик в черной одежде.