Кроме относительной новизны, что принес с собой этот первый опыт кинозвукозаписи, к актам премьер и первых показов прибавились большие концерты с участием авторов музыки.
Не могу сказать, что в этом вообще был какой-то смысл, но неучастие в них ставило любого участника закончившегося процесса создания кино в положение этакой дворняжки, что поела из хозяйского корытца и долой, поджав хвост.
В манкировании таких событий есть что-то неприличное, но к чему это я? А Бог его знает?
Концерт, который прошел в МЭЛЗ'е (Московском электроламповом заводе) вне всякого сомнения смог даже чем-то удивить.
Я во всяком случае в те дни испытал своеобразный исторический шок. Испытал его на несколько секунд за пару часов ещё до начала одного из таких концертов.
В этом случае речь пойдет о втором по исторической хронологии концерте, что был обусловлен кинопремьерой фильма Сергея Александровича – «Черная роза – эмблема печали, красная роза – эмблема любви»
Заранее скажу, что представление, а это было в общем-то представление, а не только концерт, подразумевало некоторое костюмированное шоу, которое задумывал сам режиссёр. И никто из нас к тому моменту, когда мы начали подтягиваться к залу перед началом кинопредставления, ещё ничего не знал о смысле нашего будущего участия. Да это видимо никого особенно и не настораживало – концерт – так концерт, кино – так кино, представление – так представление.
Искусство кино, как уникальнейшая разновидность лицедейства, способно удивить кого угодно, в том числе даже казалось бы готового ко всему старого рокера.
Я приехал в зал и, ничего не подозревая, поднялся с инструментами на этаж, где находилась наша гримерка и вошел в длинный узкий коридор…
В конце коридора, в пол-оборота, ко мне лицом, а правым боком к окну, в маршальском кителе, как всегда с трубкой левой руке стоял Сталин. И смотрел на меня…
Много раз я представлял себе, что такое «белая горячка», многим я рассказывал о ней на примере моего давнишнего рандеву с «казаками из кино», когда смещение пространства и времени достигло столь вразумительной формы…
Было это вот как: мы шли с моим приятелем ко мне домой, после вечеринки, что была у него дома, шли чтоб взять оставшиеся только у меня деньги и попить пива под утренним питерским весенним солнцем.
Все наше естество в тот момент было поглощено ожиданием и предвкушением встречи с этим холодным пенистым напитком, как вдруг из-за ближайшего угла прямо на нас, с разворотом и на большой скорости «вышел» казачий разъезд…
Все как полагается – и кони, и шинели, и папахи, и усы, и шашки, в общем все, чего так боялся Ленин в ночь с 25 на 26 октября 1917 года по пути в Смольный… А тут конец восьмидесятых этого же столетия, т.е. семьдесят лет спустя! Разъезд прошел мимо нас и галопом скрылся за очередным углом здания.