Я хочу сгореть в обломках катастрофы
Жареная плоть в джунглях
…
Этой зимой умер мой отец. Просто умер. Я рад, что он умер зимой. Одна мысль, что его тело сохранится в холодную пору. Не кажется ли вам, что так чище? Меньше тления? Мне это нравится. Я почти могу представить его мёртвое лицо. Глаза – застывшие, равнодушно закатившиеся наверх. Отпавшая челюсть. Смотрится как любые фотографии жертв нацистских лагерей. Да, он умер зимней порой. Сохранился в холоде. Такова моя память об этой смерти. Холодный, замороженный, застывший. Совершенно не тронутый летним зноем и влагой. Зноем, который заставляет мои мысли гнить и кипеть в дерьме и разложении. Нет, память о нём живёт в морозильной камере моей души. Тепло сочувствия и нежности не проникает сюда. Этих чувств всё равно не бывает. Я не был ни на похоронах, ни на встречах, что им предшествовали. Я пропустил два момента, при которых мне хотелось бы присутствовать. Я не был при его последнем вздохе. Мне хотелось, чтобы мои глаза оказались близко к его глазам и его последний вздох овеял меня. Я не смог вдохнуть ни единой частицы его последнего вздоха, глядя ему прямо в глаза. Я бы задержал в себе его дыхание, насколько смог, чтобы потом выдохнуть в банку и оставить у себя. На вскрытии я тоже не был. Мне бы очень хотелось посмотреть на его потроха, его мозги, его тело. Расчленённое холодным, аккуратным хирургическим образом.
…Во сне я парил над ним и изучал его вскрытое, рассечённое тело. Он выглядит жалким. Его сморщенный, серо-голубой член. Он выглядит как падаль. Он выглядит беспомощным и тупым. Я ненавижу тупость. Я спускаюсь со своей высоты и пинаю его хрупкие рёбра обитым железом носком сапога. Коронёр отмахивается от меня и велит не подходить, пока он не закончит осмотр тела. Из уважения к его работе я сижу на складном стульчике и читаю журнал. Я не могу сосредоточиться на журнале, потому что вскрытие и зашивание отцовского трупа завораживает. Я спрашиваю, не могу ли я помочь. Мне отказывают, конечно, – такова обычная практика, ближайшим родственникам не разрешают участвовать во вскрытии…
Я хотел бы попросить у коронёра холодное, мёртвое сердце моего отца. Получив сердце, я отнёс бы его домой и приготовил бы сердечный бульон. Я пригласил бы совершенно особенных гостей. Мы беседовали бы о всяких мелочах, потягивали минеральную воду или белое вино и вкушали сердце моего отца. Поминки получились бы очень возвышенные и интимные. От меня потребовалось бы немало стойкости, поскольку я вегетарианец. Однако возможность поужинать отцовским сердцем очень соблазнительна.