Едва очухавшись от коварного удара ржавой трубой, Зарецкий возник на телеэкране в местной передаче, главным ведущим которой он по совместительству являлся. При виде этого бедолаги вспоминались слова из старой песни про героя гражданской войны Щорса: «Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве». Из его пространной речи было ясно, кого винить в покушении — самые реакционные силы, оставшиеся новой России в наследство от проклятых историей большевиков в силовых структурах Полесской области. Намек понятен — виноват во всем недобитый коммуняка Гринев! Бей гада! Получалось, что заместитель начальника уголовного розыска науськал своих агентов и те врезали трубой по голове столпу демократии.
— Да если б я это затеял! — возмущался оплеванный Гринев, сидя в просторном, обшитом деревянными панелями, обставленном старой мебелью — еще сталинских времен — кабинете начальника УВД на совещании, посвященном как раз этому вопросу. — Я бы велел его кувалдой бить. Чтобы не поднялся, сволочь!
— Ну, меньше эмоций, — укоризненно произнес генерал Шаповаленко.
— Это наверняка разборы в среде голубых, — выдвинул сразу напрашивающуюся версию Ушаков. — Или приревновал Эдика кто-то. Или он какого-нибудь мальчика-одуванчика у приятеля отбил.
Начальник УВД, которому телефон оборвали по поводу этого «теракта», устало кивнул.
— У голубых такие страсти кипят, — со знанием дела поведал Гринев, который немало этой публики отправил на нары. — Похлеще, чем у натуралов.
Действительно, когда в среде голубых начинались выяснения отношений в привычном русле — «любишь — не любишь, изменяешь — не изменяешь», когда там вскипала ревность, то тушите свечи! До кровопускания рукой подать!
— Так-то так, — кивнул генерал. — Но только нужно это устанавливать.
— Сам Эдик молчит и молчать будет, — сказал Ушаков. — И будет упорно твердить о политике. И о теракте. Он теперь жертва, а это звание у нас дорогого стоит.
— — А вонь будет стоять, как на помойке, — кивнул Гринев. — Ну что за времена? Раньше бы такой гнилой педик или стучал, или перестукивался бы. А сегодня он на коне, в депутатах, и жить по телевизору всех учит. И нас обвиняет. Противно.
— Спокойнее, товарищи, — постучал шариковой ручкой по столу Шаповаленко. — Все это эмоции. Но это дело надо раскрывать. Раскроем — тогда получим право на такие разговоры.
— А! — махнул рукой Гринев…
На раскрытие «теракта» пришлось оттягивать сотрудников, которых так не хватало по другим делам. Естественно, из смежников помогать никто не помогал. Чекисты делали умные лица, твердили привычно, что ими ведется соответствующая работа по отработке экстремистских политических организаций на причастность к данному преступлению. Это была полная околесица, и никого они не отрабатывали, поскольку ребенку было понятно, что ни одна экстремистская организация мараться об Эдика не станет и что вообще политикой тут не пахнет. Управление по борьбе с организованной преступностью тоже что-то многозначительно вещало о глубоких разработках и о том, что у них имеется кое-какая информация, но она требует уточнения. Тоже полный бред — никакой информации у них не имелось. Короче, получилось как обычно — все скинули на замученного, озлобленного, заезженного опера уголовного розыска.