— Не думаю, — возразил Пятьсот девятый. — В нем нуждается любая тирания. И с каждым годом все больше, не меньше. Такова ее судьба. И неизменный крах. Вот тебе наглядный пример.
— Нет. Нацисты совершили принципиальную ошибку, начав войну, которая им оказалась не по зубам.
— Это не было ошибкой. Это было необходимостью. Они просто не могли по-другому. Если бы им пришлось разоружаться и не нарушать мир, они бы обанкротились. И вас постигнет такая же судьба.
— Свои войны мы не проиграем. Мы их ведем по-другому. Изнутри.
— Да, изнутри и вовнутрь. Тогда вы сразу же можете сохранить эти лагеря. Да еще и пополнить их.
— Это мы можем, — ответил Вернер вполне серьезно. — Почему ты не хочешь быть с нами?
— Именно поэтому. Если после всего этого ты придешь к власти, то постараешься меня ликвидировать. А я тебя нет. Вот в чем суть.
Предсмертный хрип седоволосого узника раздавался теперь с большими паузами. Вошел Зульцбахер.
— Говорят, что завтра утром немецкие летчики будут бомбить лагерь. И все разрушат.
— А слухам все нет конца, — заметил Вернер. — Поскорее бы стемнело. Мне уже пора туда.
Бухер окинул взглядом белый домик на холме напротив лагеря. Он стоял между деревьями под косыми лучами солнца и, казалось, нисколько не пострадал. Деревья в саду светились ярким светом, будто тронутые первым бело-розовым вишневым цветом.
— Теперь ты, наконец, веришь? — спросил он. — Уже слышны их орудия. Они приближаются с каждым часом. Мы выйдем отсюда.
Бухер снова посмотрел на белый домик. Он был суеверен: пока домик цел и невредим — и с ними ничего не случится. Он и Рут останутся живыми и спасутся.
— Да, — Рут присела на корточки рядом с колючей проволокой.
— А куда мы пойдем? — спросила она.
— Прочь отсюда. Как можно дальше.
— Куда?
— Куда-нибудь. Может, еще жив мой отец.
Бухер в это не верил; но он не знал точно, умер его отец или нет. Об этом знал Пятьсот девятый, но никогда не говорил.
— А у меня никого больше не осталось, — проговорила Рут. — Я своими глазами видела, как их тащили в газовые камеры.
— Может, их просто отправили с другим транспортом. Или куда-нибудь еще. Ты ведь тоже осталась в живых.
— Да, — ответила Рут. — Я осталась в живых.
— В Мюнстере у нас был небольшой дом. Может, он еще стоит. У нас его забрали. Если он еще стоит, нам его, наверно, вернут. Тогда мы сможем там жить.
Рут Голланд молчала. Бухер посмотрел на нее и увидел, что она плачет. Он никогда не видел ее слез и решил, что это, наверно, от воспоминаний о погибших родственниках. Однако смерть была привычным делом в лагере, и ему казалось каким-то преувеличением испытывать такие глубокие переживания после столь долгих лагерных лет.