Они не увидели там мертвых. Скорее всего, дом покинули. Сбоку под развалинами они обнаружили узкую дверь на кухню, Печь оказалась целой, на ней стояло даже несколько сковородок и кастрюль. Печную трубу можно было легко закрепить и протянуть через разбитое окно.
— Ее можно затопить, — сказал Бухер. — На дворе сколько хочешь дров.
Он поковырялся в мусоре.
— Здесь внизу есть матрацы. Через несколько часов их можно будет откопать. Сразу же и начнем.
— Но это не наш дом.
— Он ничей. Пару дней можно здесь пожить. Для начала.
Вечером у них уже было на кухне два матраца. Они нашли также запачканные известью одеяла и крепкий стул. В ящике стола было несколько вилок, ложек и нож. В печи горел огонь. Дым через печную трубу выходил прямо в окно. Бухер продолжал рыться в развалинах.
Рут нашла осколок зеркала и незаметно сунула его в карман. Сейчас она стояла у окна и смотрелась в это зеркальце. Рут слышала крики Бухера и отвечала ему. Но она не отрывала глаз от своего отражения. Седые волосы, ввалившиеся глаза, скорбный рот с большими щербинами. Она долго и безжалостно всматривалась в зеркало. Потом швырнула его в огонь.
Вошел Бухер. Он еще разыскал подушку. А небо стало цвета зеленого яблока, опустился очень тихий вечер. Когда они смотрели через окно с выбитыми стеклами, до их сознания вдруг дошло, что они одни. Они почти утратили это восприятие. Лагерь — это неизменно толпы людей, переполненный барак и даже переполненный сортир. Хорошо было иметь товарищей, но так угнетала невозможность побыть наедине. Это было, как каток, который сплющил собственное «я» в коллективное «мы».
— Как-то странно вдруг оказаться наедине, Рут.
— Да. Словно из всех людей мы остались последними.
— Не последними. А первыми.
Они разложили матрацы так, чтобы можно было видеть небо сквозь распахнутую дверь. Открыли консервы и стали есть; потом они сели рядышком и смотрели, как над кучей мусора догорал закат.
1952 г.