– Билеты еще у тебя, Отто?
– Да.
– Ну и отлично. Так я пойду с тобой на бокс. После бокса мы еще немного побродили по ночному городу. Улицы были светлы и пустынны. Сияли вывески. В витринах бессмысленно горел свет. В одной стояли голые восковые куклы с раскрашенными лицами. Они выглядели призрачно и развратно. В другой сверкали драгоценности. Потом был магазин, залитый белым светом, как собор. Витрины пенились пестрым, сверкающим шелком. Перед входом в кино на корточках сидели бледные изголодавшиеся люди. А рядом сверкала витрина продовольственного магазина. В ней высились башни консервных банок, лежали упакованные в вату вянущие яблоки, гроздья жирных гусей свисали, как белье с веревки, нежно-желтыми и розовыми надрезами мерцали окорока, коричневые круглые караваи хлеба и рядом копченые колбасы и печеночные паштеты.
Мы присели на скамью в сквере. Было прохладно. Луна висела над домами, как большая белая лампа. Полночь давно прошла. Неподалеку на мостовой рабочие разбили палатку. Там ремонтировали трамвайные рельсы. Шипели сварочные аппараты, и снопы искр вздымались над склонившимися темными фигурами. Тут же, словно полевые кухни, дымились асфальтные котлы.
Мы сидели; каждый думал о своем.
– А странно вот так в воскресенье, Отто, правда? Кестер кивнул.
– В конце концов радуешься, когда оно уже проходит, – сказал я задумчиво.
Кестер пожал плечами:
– Видимо, так привыкаешь гнуть спину в работе, что даже маленькая толика свободы как-то мешает. Я поднял воротник:
– А что, собственно, мешает нам жить, Отто? Он поглядел на меня улыбаясь:
– Прежде было такое, что мешало, Робби.
– Правильно, – согласился я. – Но всё-таки? Вспышка автогена метнула на асфальт зеленые лучи. Палатка на рельсах, освещенная изнутри, казалась маленьким, уютным домиком.
– Как ты думаешь, ко вторнику покончим с кадилляком? – спросил я.
– Возможно, – ответил Кестер. – Ас чего это ты?
– Да просто так.
Мы встали.
– Я сегодня малость не в себе, Отто, – сказал я.
– С каждым случается, – ответил Кестер. – Спокойной ночи, Робби.
– И тебе того же, Отто.
Потом я еще немного посидел дома. Моя конура вдруг совершенно перестала мне нравиться. Люстра бьша отвратительна, свет слишком ярок, кресла потерты, линолеум безнадежно скучен, умывальник, кровать, и над ней картина с изображением битвы при Ватерлоо, – да ведь сюда же нельзя пригласить порядочного человека, думал я. Тем более женщину. В лучшем случае – только проститутку из «Интернационаля».