— Нам на службе не разрешается…
— Это особый случай. Вы сами сказали.
— Слушаюсь. — Кельнер посмотрел вокруг и взял рюмку. — Позвольте тогда выпить за ваше повышение!
— За что?
— За ваше повышение в чин унтер-офицера.
— Спасибо. У вас зоркий глаз.
Кельнер поставил стакан. — Я не могу пить сразу, да еще такое тонкое вино. И даже в таком особом случае, как сегодня.
— Это делает вам честь. Возьмите рюмку с собой.
— Спасибо вам.
Гребер опять налил себе и Элизабет. — Я делаю это не для того, чтобы показать, какие мы храбрые, — сказал он, — а потому, что при воздушных налетах лучше доgивать все вино, какое у тебя есть. Неизвестно, найдешь ли ты его потом.
Элизабет окинула взглядом его мундир. — А тебя, не могут поймать? В убежище полным-полно офицеров.
— Нет, Элизабет.
— Почему же?
— Потому что мне все равно.
— Разве, если все равно, человека не поймают?
— Во всяком случае — меньше шансов. А теперь пойдем — первый страх миновал.
Часть подвала, где помещался винный погреб, была бетонирована, потолок укрепили стальными подпорками и помещение приспособили под бомбоубежище. Расставили стулья, кресла, столы и диваны, на полу положили два-три потертых ковра, стены аккуратно выбелили. Было тут и радио, а на серванте стояли стаканы и бутылки. Словом — бомбоубежище-люкс.
Гребер и Элизабет нашли свободные места у стены, где дощатая дверь отделяла убежище от винного погребка. За ними потянулась толпа посетителей. Среди них очень красивая женщина в белом вечернем платье. У нее была совсем голая спина, на левой руке сверкали драгоценности. Потом крикливая блондинка с рыбьим лицом, несколько мужчин, две-три старухи и группа офицеров. Появился также кельнер вместе со своим юным помощником. Они занялись откупориванием бутылок.
— Мы тоже могли бы взять с собой наше вино, — сказал Гребер.
Элизабет покачала головой.
— Впрочем, ты права. К чему нам этот бутафорский героизм…
— Таких вещей не надо делать, — сказала она. — Они приносят несчастье.
«Она права, — подумал Гребер и сердито покосился на кельнера, который ходил с подносом среди, публики. — Это вовсе не храбрость: это недостойное легкомыслие. Опасность — дело слишком серьезное. Насколько оно серьезно, примешь только, когда видел много смертей».
— Второй сигнал, — сказал кто-то рядом. — Летят сюда.
Гребер придвинул-свой стул вплотную к стулу Элизабет.
— Мне страшно, — сказала она. — Несмотря на хорошее вино и все благие намерения.
— Мне тоже.
Он обнял ее за плечи и почувствовал, как напряжено ее тело. В душе Гребера вдруг поднялась волна нежности. Элизабет вся подобралась, точно животное, почуявшее опасность; тут не было никакой позы, да она и не стремилась к ней, мужество было ее опорой, сама жизнь напряглась в ней при вое сирен, который теперь стал другим и возвещал смерть, и она не старалась это скрыть от себя.