— Один может ее стеречь, пока другой поищет пристанища.
Элизабет покачала головой и допила водку. В эту минуту крыша ее дома рухнула. Стены, казалось, покачнулись, и вслед за тем провалился пол верхнего этажа. Жильцы на улице завопили. Из окон брызнули искры. Языки пламени взвились по гардинам.
— Наш этаж еще держится, — сказал Гребер.
— Теперь уж недолго, — возразил кто-то за его спиной.
Гребер обернулся.
— Почему?
— А почему вам должно повезти больше, чем нам? Я прожил на том этаже двадцать три года, молодой человек. И вот теперь он горит. Почему не сгореть и вашему?
Гребер посмотрел на говорившего. Тот был тощ и лыс.
— Я полагал, что это дело случая и не имеет отношения к морали.
— Нет, это имеет отношение к справедливости. Если вы вообще понимаете, что значит это слово.
— Не очень ясно. Но это не моя вина, — Гребер усмехнулся. — Вам, должно быть, нелегко живется, если вы все еще верите в справедливость. Налить стаканчик? Лучше выпейте, нет смысла без толку-возмущаться.
— Спасибо. Оставьте водку себе. Она еще вам пригодится, когда ваша собственная конура заполыхает.
Гребер спрятал бутылку.
— Пари, что не заполыхает?
— Что?
— Я спрашиваю, хотите держать пари?
Элизабет рассмеялась. Лысый уставился на них.
— Пари, нахальный мальчишка? А вам, фрейлейн, еще и весело? Поистине, как низко мы пали.
— А почему бы ей не смеяться? — сказал Гребер. — Смеяться ведь лучше, чем плакать. Особенно, если и то и другое бесполезно.
— Молиться вам следовало бы, вот что!
Верхняя часть стены обвалилась внутрь. Она проломила пол над этажом Элизабет. Фрау Лизер, сидя под своим зонтом, начала судорожно всхлипывать. Семейство за кухонным столом варило на спиртовке эрзац-кофе. Женщина, сидевшая в плюшевом кресле, принялась укрывать его спинку газетами, чтобы оно не попортилось от дождя. Ребенок в коляске плакал.
— Вот он и рушится, наш двухнедельный приют, — сказал Гребер.
— Справедливость торжествует! — с удовлетворением заявил лысый.
— Надо было держать пари, теперь бы выиграли.
— Я не материалист, молодой человек.
— Почему же вы так плачетесь о вашей квартире?
— Это был мой дом! Вам этого, верно, не понять.
— Нет, не понять. Германская империя слишком рано сделала из меня всесветного бродягу.
— За это вы должны быть благодарны ей, — лысый прикрыл рот рукой, словно силясь что-то проглотить. — Впрочем, сейчас я бы не отказался от стаканчика водки.
— Поздно хватились. Лучше молитесь.
Из окна комнаты фрау Лизер вырвалось пламя.
— Письменный стол тоже сгорит. Письменный стол доносчицы, со всем, что в нем есть.
— Надеюсь. Я выплеснул на него целую бутылку керосина. Что же нам теперь делать?