— Я только чувствую себя как в тюрьме, — продолжала она. — А это похуже старости.
Гребер сел в одно из старинных кресел.
— А вдруг эта баба донесет и на тебя, — сказал он. — Может быть, она не прочь забрать себе всю квартиру? Зачем тебе дожидаться этого? Переезжай отсюда. Ведь у таких, как ты, нет прав!
— Да, знаю. — В ней чувствовалось и упрямство, и беспомощность. — Это прямо суеверие какое-то, — продолжала Элизабет поспешно и с тоской, точно она уже сотни раз повторяла себе то же самое. — Но пока я здесь, я верю, что отец вернется. А если я уеду, то как будто покину его. Ты понимаешь это чувство?
— Тут нечего понимать. Таким чувствам просто подчиняешься. И все. Даже если считаешь их бессмысленными.
— Ну, ладно.
Она взяла рюмку и выпила. В прихожей заскрежетал ключ.
— Явилась, — сказал Гребер. — И как раз вовремя. Собрание продолжалось, видно, недолго.
Они прислушивались к шагам в прихожей. Гребер взглянул на патефон.
— У тебя только марши? — спросил он.
— Не только. Но марши громче всего. А иной раз, когда тишина кричит, приходится заглушать ее самым громким, что у тебя есть.
Гребер посмотрел на девушку. — Ну и разговорчики мы ведем! А в школе нам постоянно твердили, будто молодость — самое романтичное время жизни.
Элизабет рассмеялась. В прихожей что-то упало, фрау Лизер выругалась. Затем хлопнула дверь.
— Я оставила свет, — шепнула Элизабет. — Давай уйдем отсюда. Иногда я просто не в силах сидеть здесь. И давай говорить о другом.
— Куда же мы пойдем? — спросил Гребер, когда они очутились на улице.
— Не знаю. Куда глаза глядят.
— Нет ли тут поблизости какого-нибудь кафе, пивной или бара?
— Ведь это опять сидеть в темноте. А я не хочу. Давай лучше пройдемся.
— Хорошо.
Улицы были пустынны. Город тих и темен. Они двинулись по Мариенштрассе, потом через Карлсплац и на ту сторону реки в Старый Город. Спустя некоторое время им стало казаться, что они блуждают в каком-то призрачном мире, что все живое умерло и они — последние люди на земле. Они шли мимо домов и квартир, но когда заглядывали в окна, то вместо комнат, стульев, столов — этих свидетелей жизни, — их взоры встречали только отблески лунного света на стеклах, а за ними — плотный мрак черных занавесей или черной бумаги. Чудилось, будто весь город — это бесконечный морг, будто он весь в трауре, с квартирами-гробами — непрерывная траурная процессия.
— Что случилось? — спросил Гребер. — Куда подевались люди? Сегодня еще пустыннее, чем обычно.
— Вероятно, все сидят по домам. У нас уже несколько дней не было бомбежек, и население не решается выходить. Оно ждет очередного налета. Так всегда бывает, только после налета люди решаются ненадолго выходить на улицу.