На том и порешили.
Павлик провел ночь очень неспокойно и задолго до побудки уже был на ногах.
После завтрака, из деликатности подождав четверть часа – мучительно долгих пятнадцать минут! – он с замирающим сердцем постучал в дверь каюты Горелова. Никто не ответил, и Павлик постучал второй раз.
Горелов появился в дверях хмурый, как будто встревоженный, но, увидев Павлика, улыбнулся:
– Входи, Павлик, входи. Садись. Что скажешь? Он запер дверь и усадил Павлика против себя.
– Федор Михайлович, – краснея и запинаясь, начал Павлик, – я тут написал одну вещь – стихотворение… для стенгазеты. Но его нужно перепечатать на машинке. Позвольте мне воспользоваться вашей машинкой. Я сам буду печатать. Я умею. Вы разрешите, Федор Михайлович?
Улыбка исчезла с лица Горелова. Он вскочил со стула и два раза быстро прошелся по каюте, но уже в следующее мгновение, улыбаясь, повернулся к Павлику:
– Ну что ж, валяй, Павлик! Нельзя отказать в такой безделице поэту. Я сам хотел было сейчас поработать, но ради такого дела…
– Спасибо, Федор Михайлович! – расцвел Павлик. – Большое спасибо! Только, пожалуйста, никому-никому не говорите.
– Уж будь спокоен.
Через минуту мягкое стрекотание пишущей машинки наполнило каюту.
– Такой старый «ундервуд», а как легко работает! – восхищался Павлик в интервалах. – Я думал, у вас маленькая, портативная, а она вон какая огромная!
– Да… – ответил Горелов, не отрываясь от книги, в которую, казалось, целиком погрузился. – Она у меня давно. Я к ней очень привык.
Машинка снова застрекотала. Но Павлик был вежливый мальчик. Ему показалось, что Горелову скучно в молчании, и он деликатно сказал:
– И я в Америке привык к «ундервудам». И писал на них и даже разбирал, чистил. Только там они теперь все маленькие, компактные. А старых моделей я почти не встречал. У них, вероятно, много лишних деталей?
– М-гм, – пробурчал, не отрываясь от книги, Горелов.
– Вот, например, тут ящичек какой-то под рычагами, – любезно продолжал Павлик. – Интересно, зачем он здесь? А?
Горелов резко бросил книгу на стол, помолчал и процедил сквозь зубы:
– Там… запасные части. Ты, Павлик, лучше не отвлекайся от работы. Я спешу, и мне нужно самому поработать на машинке.
Павлик смутился.
– Хорошо, хорошо, Федор Михайлович, – заторопился он. – Простите, мне уже недолго, я быстро…
Мягкий говорок машинки лился уже не переставая, прерываемый лишь коротким жужжанием и постукиванием на интервалах и переносах. Горелову не сиделось на месте: он ежеминутно вскакивал и, сделав несколько шагов по каюте, опять садился на стул. Он то принимался за книгу, то вновь отбрасывал ее от себя. Желваки непрерывно играли на его щеках.