Трудно было представить себе, что Фанни может с кем-то не ужиться. Она умеет превосходно ладить с любым человеком. Правда, до тех пор, пока человек не начнет завидовать ее красоте и светскому блеску.
— А что случилось с той лошадью? — напомнила я. — Неужели ты не смогла с ней справиться? Фанни изобразила гримасу и махнула рукой:
— А, глупое существо просто отказывалось сдвинуться с места до тех пор, пока я не ударила его кнутом. И тогда… тогда лошадь понесла меня по узкой тропинке в парке, потом по полям, словно за ней гналась стая волков. Потом она подскакала к скале и встала, как вкопанная. Ну, и я, конечно, перелетела через ее голову. Хорошо, что упала не на скалу, а рядом.
— Господи, ты же могла сломать себе шею! — пришла я в неподдельный ужас от случившегося.
— Или расколоть череп, — добавила Фанни. — Хотя Эдмонд всех уверял, что мой череп может расколоться только от ударов кувалдой… Тогда мне повезло еще и в том, что вся моя одежда оказалась в крови, иначе они с меня не слезли бы с живой.
— Ты очень больно ушиблась тогда? — спросила я. По бледному, совершенно рассосавшемуся шраму; я поняла, что она отделалась сравнительно легко.
— Как потом выяснилось, моей крови было не так уж много, — вспоминала она с улыбкой. — Кобыле досталось больше. Сгоряча наткнувшись на выступ скалы, она сильно поранила себе ноги.
В моем воображении довольно ярко всплыла описанная девушкой картина с окровавленной лошадью, окровавленной наездницей. И я невольно вскрикнула.
Фанни засмеялась и поспешила меня успокоить:
— Конечно, жаль лошадь, но она осталась жива. Правда, порезала сухожилия на передних ногах. Эдмонд, естественно, возместил ущерб доктору Родесу, а на меня он очень долго сердился, просто кипел яростью. Урсула хотела меня удавить, но потом передумала и настояла на том, чтобы Эдмонд выпроводил меня в Швейцарию учиться в школе. Так они избавились от меня на целых три года. Ну что ж, сама виновата.
Фанни закончила свой рассказ, и ее глаза стали печальными.
— Да, я тогда совершила ужасный поступок, — как бы подвела она итог. — Шестью месяцами раньше или шестью месяцами позже ничего этого не произошло бы. Но тогда я так сердилась на весь белый свет после смерти папы.
Своими изящными пальчиками она водила по серебряной рамке фотографии, и уголки ее губ опускались все ниже и ниже. Кто-нибудь другой, менее наблюдательный, мог бы подумать, что Фанни просто задумалась. На самом же деле печаль волнами распространялась от нее, и я ощущала эти волны.
— Это ужасно потерять родителей и остаться сиротой в пятнадцать лет, — тихо произнесла я. Она кивнула.