Авторитетно утверждаю, что любая гордыня сразу пропадает — пусть ты и венец творения — когда лежишь побитый, мордой в гнилой осклизлой соломе. Да еще предчувствуя дальнейшие неприятности. Раз не убили сразу, значит будут мучить. Как и того человека, который недавно отдал все телесное тепло.
“Вперед, какашка”,— сказали напоследок мастера своего дела. И сообщник злодеев, битюг, тупо поволок мой будущий труп в мрачную даль, мне же рыпнуться некуда. Конская перевязь, стиснувшая руки, заодно меня к телеге пришпандорила.
“Какашка”. Я видимо достоин столь непрестижного прозвища. Доигрался с аспирантессой, секретно-сексуальной сотрудницей — она, наверняка, душегубов на меня навела. Тараканам же из крепости-филиала такой случай пригодится лишь для того, чтоб поглубже заползти за печку.
Чьи-то руки выскребли меня из телеги и бросили оземь, оборвав цепь нехитрых размышлений. Вражьи пальцы залепила глаза каким-то дерьмом. Была погожая летняя ночь и так не хотелось. Но пришлось. Чьи-то кулаки прогулялись по мне. Отмечу, справедливости ради, что не заходясь и больше для проформы. Затем уложили меня на платформу, которая стала вдруг опускаться в какое-то подземелье, где был я “посажен на цепь”. Кольца и браслеты, щелкнув, прихватили мои руки, ноги, горло, лоб к железному стулу на колесиках. Хоть танго, хоть камаринского пляши в таких условиях, жюри тебе заранее “неуд” поставило. Ой, мне сейчас будет нехорошо! Ой, чувствую расчлененка мне светит.
А я беструпной смертью, может, не желаю заканчиваться, я требую красивого ритуального прощания, которым любовались бы дамы и мужали мужские сердца!!!
Щелкнул тумблер, загудела какая-то установка. Процедура началась, я поехал на стуле. Однако от всех тревог неожиданно всхрапнул, будто заколдованный, и увидел в спальной стране большую медную трубу. Ту, что гудит в духовом оркестре, имени-отчества которой никогда не знал. Вот негромкое, но мощное гудение давай раскачивать каждую клетку, вдобавок и молекулу, атом, даже субнуклон, может, шкварк со стрингом. И прочие штуки, которые мы зачем-то учили в школе. В итоге, я стал сам от себя отделяться и отслаиваться. Мое тело принялось бледнеть, я же какое-то время смотрел на него сверху — оно казалось тающей ледышкой. Потом труба засосала меня в себя, началось тоскливое падение. В конце концов, душа моя застряла в центре ничего, без памяти и прочих средств к существованию. А затем меня подхватил смерч из напряжений, непонятных ощущений, слишком ярких красок, искаженных картин, распадающихся и расчленяемых предметов. Я был беспомощнее амебы, оказавшейся в бушующем океане.