Она знала, что девчонкам страшно, так же, как и ей — до слез, до отчаянных воплей в пустой квартире. Страшно, что все так и есть, и никогда не будет по-другому, ни в двадцать пять, ни в тридцать, ни потом. Навсегда останутся мимолетные, развеселые, умелые парни, а один-единственный не случится.
Но подруги хотя бы ищут его. Пусть втайне от самих себя, приглядываясь к каждому настороженно, со смутной надеждой… А она не делает ничего! Стишки читает в гулкой, пустой квартире! И мечтает, мечтает, мечтает…
Ей не нравится, не нравится эта взрослая жизнь! Ногти, прически, текила рекой, шум вечеринок, платья, прилипчивые до пота, чужие пальцы на плечах, утро в смятой простыни под незнакомым потолком, пустые разговоры, тщетно маскирующее неловкость, бочком к двери, телефонный номер на пачке сигарет.
Ее обманули. Словами, картинами, жестами, блеском в глазах — «любовь»!
Кино, книги, мама с папой, мечтательный шепоток подруг, загадочные взгляды мальчишек-одноклассников, томное дыхание осени, летящая походка весны — все вокруг! — было обещанием.
Ты полюбишь.
Ты будешь любима.
Обманули не ее одну. Но кто-то смирился, свыкся с этой ложью и нормально существует, и чувствует себя комфортно. Жестокая ложь. Но не будь ее, пожалуй, пришлось бы повеситься. Всем сразу, без исключения.
А так — вроде есть, зачем жить, чего ждать, во что верить или… над чем посмеяться.
Артем хотел было устроиться в кресло, но оно как-то очень жалостливо всхлипнуло под ним, и пришлось вылезти.
— Ты обещал для меня персональную лавку состругать, — пробурчал он Эдику и уселся на подоконник.
Хозяин дома растерянно и виновато кивнул.
— Обещал. Все времени нет, Темыч.
Семен со Степаном обменялись многозначительными взглядами.
— Чего ты? Совсем сдурел? Он же пошутил насчет лавки-то.
— Да? — Эдик рассеянно поскреб усы, обвисшие скучными хвостами по подбородку. — А я думал — серьезно.
У него все теперь было серьезно и любая мелочь обретала размеры вселенской катастрофы. Сегодня с утра тапки не мог найти, так чуть весь дом не разгромил в припадке ярости. Потом долго извинялся перед Агнессой Васильевной, вместо завтрака выпил литров десять кофе и смолил одну за другой забытые Глашей сигареты, неумело затягиваясь и кашляя.
Сам он никогда не курил, и ее сразу начал уговаривать, чтоб бросила.
Бросила курить, бросила работу, что там еще?
Черт, он все делал не так! Тут любая бы сбежала на край света! А Глаша — не любая…
— Так, так, так, — покачал головой Семен, — все ясно.
— Что тебе ясно? — пихнул его в бок братец. — Помолчи уж.