– Я не хочу нюхать. Уже отвык. Плесни коньяка.
Не вставая с кресла, Покровский потянул за ручку импровизированного глобуса, хранившего в своем темном чреве напитки, некоторые из которых были раза в полтора старше хозяина бара. Верхнее полушарие глобуса отклонилось в сторону, Покровский снял с подставки бокал на тонкой ножке с широким дном, щедро плеснул в него коллекционного «Мартеля». Архипов поднялся, чтобы взять стакан, понюхал аромат коньяка, пригубил. Возможно, виной тому хронический насморк или пережитые волнения… Он не разобрал ни запаха, ни букета коньяка.
– Коньячок, что надо, – сказал Архипов, потому что хозяин ждал похвалы. – В этом дерьме ты разбираешься.
– Дорогим потаскухам предпочитаю отборный коньяк.
– Ты всегда делал в жизни правильный выбор.
– Возможно, я скажу неприятные вещи, – насупился Покровский. – Но тебе слишком легко жилось. Вот и сейчас над тобой пронесся ураган дерьма, а ты хочешь остаться живым и даже не испачкаться. А выходит наоборот. Тебе крепко настучали по морде и прижали спиной к канатам. Из-за твоей собственной самоуверенности и дурости. Деваться некуда. И тогда ты вспоминаешь про меня.
– Прости, но я…
– Игорь, я не становлюсь моложе и давно растерял все иллюзии, – сказал Покровский. – Я не верю, что пыль уляжется и все пойдет, как раньше. Я верю, что полоса удачи кончилась навсегда. Да, я накопил кое-какие деньги, потому что они не валились у меня из ширинки. Как у некоторых. Те дела, что мы делали раньше… Нет, на это я больше не способен. А где-то совсем близко маячит старость. Ты помнишь, что год назад я похоронил сына? Мальчику едва исполнилось двадцать шесть лет, и он умер от рака. Ты помнишь, сколько денег я вбухал в его лечение? Подключил всех медицинских светил, возил Алешку за границу. И ничем не смог помочь. Теперь я совсем одинокий человек. Ни жены, из родственников только сестра и еще племянник. Нет человека, который позаботится обо мне, случись беда. Я не хочу умереть больным и нищим. У меня вся надежда на те деньги, что удалось скопить.
– Подожди. Ну, зачем так мрачно…
Покровский не слушал.
– И теперь ты хочешь, чтобы я отдал тебе все, что удалось намолотить. И получил вместо твердых гарантий твое честное слово. Но я не могу этого сделать. Без обид. Ты должен меня понять, а я должен хотя бы раз в жизни подумать о себе. Это Жбан добренький, а я не наделен этим чудесным качеством. Сто тысяч – это все, что я могу тебе дать. Под расписку. Расписка, конечно, не документ, имеющий юридическую силу. Но все-таки лучше, чем ничего.