Николай Васильевич заметил, что мнение семьи Ганчуков вовсе не однозначно. А Юлия Михайловна сказала, что бросаться в атаку – привилегия Николая Васильевича, бывшего конармейца, она же не любительница размахивать шашкой.
– Однако ты размахиваешь,– сказала Соня.– И порой очень сильно.
Глебов был уж не рад, что затеял разговор. Эта хрупкая и на вид чрезвычайно слабая, хворая Юлия Михайловна с тонкими ручками, пергаментно-белым лицом была, надо сказать, необыкновенно упряма. Могла спорить и настаивать на своем bis zum Schluss, вплоть до сердечного приступа. Она заговорила о том, что всякая критика должна быть в первую очередь объективной, оценивать в целом, а потом уж выискивать блох. Куник написал великолепнейшую статью. Мелкие замечания должны идти петитом. Он написал о главном: какую опасность представляет мелкобуржуазная стихия. Как раз теперь, после победы, после громадного напряжения, когда людям хочется расслабиться и отдохнуть, могут вспыхивать мелкобуржуазные эмоции, заторможенные в сознании. Нельзя эту опасность недооценивать.
Ничего подобного Глебов в статье Куника не прочитал. Он осмелился робко возразить: – Простите, Юлия Михайловна, но, если я сделал два замечания по языку, еще не значит, что я недооцениваю мелкобуржуазную опасность.
– Вот именно! – сказал Николай Васильевич и пристукнул кулаком по столу. Он все немного сводил на шутку,– Одно из другого не вытекает, черт возьми.
– Нет, вы недооцениваете буржуазную опасность,– сказала Юлия Михайловна, не желавшая шутить.
– Да где вы это видите, Юлия Михайловна?
– Я вам скажу. Хотите откровенно? Я давно замечаю за вами, Дима…– И тут она понесла такой немыслимый и ошеломляющий вздор, что Глебов онемел от осматривает их квартиру, на кухне его интересовали холодильник под окном и дверь грузового лифта. Однажды он подробно расспрашивал ее о даче в Брускове, сколько там комнат, есть ли водопровод, сколько соток участка, как будто собирался покупать…
– Мама! О чем ты? – испуганно восклицала Соня.
– Я говорю о таком, что замечаю в сегодняшней молодежи, – сказала упрямая и уже начинавшая задыхаться от своей принципиальности сердечница.– И это касается не только Димы. Как раз к Диме я отношусь хорошо, никак не желаю его обидеть. Ты не бойся, у нас останутся лучшие отношения. Но я вижу у многих: такая страсть к вещам, к удобствам и имуществу, к тому, что немцы называют das Gut, а русские – добро… Зачем? Что вам далась эта квартира? – Она поднимала плечи и оглядывала комнату брезгливо, почти с отвращением.– Вы думаете, в вашей комнатке в деревянном домике вы не можете трудиться? Не можете быть счастливым?