Марселен ходил в школу, но не имел ни тяги к учебе, ни прилежания. Нравоучения, и угрозы не помогали, он учился, чему хотел, прогуливал Закон Божий, сбегал с воскресной службы и гонял по лесам вместе с озорными, вороватыми мальчишками, охочими до всяких проделок. Вот и вышел из него деревенский баламут из тех, что встречаются в горах: не сеют, не молятся, живут – небо коптят – так, ни то, ни се, ни рабочий, ни крестьянин, то лесоруб, то контрабандист, а чаще – браконьер. Чтобы приучить брата к честности и дисциплине, Исай стал брать его носильщиком на восхождения. Эти походы немного смирили необузданный нрав Марселена. Но после несчастного случая их жизнь перевернулась.
Ягненок заблеял. Его мать обогнала стадо и подошла проведать детеныша. Она вытягивала шею, виляла хвостом, в ее глазах сквозили покорность и ум. Исай остановился, открыл сумку и взял ягненка на руки.
– Ну вот, теперь он под твоим присмотром...
Овца наклонила голову в знак благодарности и затерялась в движущемся потоке шерсти.
Они вошли в лесную чащу, ноги утопали в мокрой, усеянной рыжими иголками земле.
Кое-где из белых бугорков торчали черные пни. Тропинка круто спускалась вниз среди строгих стволов лиственниц. На самых верхушках деревьев лежал снег. Небо постепенно заволокло тучами.
Ягненок у Исая на руках походил на озябшего ребенка.
– Вечером вернется Марселен. Он увидит стадо в хлеву и похвалит меня: "Ай, да Исай!
Ай, да молодец!"
Наморщив лоб, Исай пытался вообразить, что скажет брат. Но мысли снова затуманились. Он повторял полушепотом: «Ай, да Исай!.. Ай, да Исай!» – И широкая улыбка расплывалась на его губах.
Солнце уже садилось за горы, когда Исай добрался до первых деревенских полей, обнесенных невысокой оградой из белого камня. За полями начиналась деревня, она стояла на склоне горы; дома ушли глубоко в землю, как будто боялись сползти со склона вниз. Выложенные черепицей крыши козырьками прикрывали маленькие темные окошки. Из высоких островерхих труб медленно шел дым. Вечерело. Это было последнее место на пути в горы, где люди отважились поставить свои жилища и стали сеять хлеб. Но на непокорной, каменистой земле плохо росла даже рожь. Старики умирали, так ничего и не скопив за всю жизнь; молодежь уезжала из этого оскудевшего угла, который на шесть месяцев в году отрезало от всего мира снегопадами. Деревня, некогда богатая и многолюдная, теперь насчитывала не более восемнадцати дворов. Выше нее стояли только затерянные в горах приюты для приезжающих летом альпинистов.
Чем ближе подходил Исай к жилью, тем громче блеяли овцы, с радостью узнавая места зимовки. Поднятый ими шум веселил душу: Исаю хотелось, чтобы все вышли посмотреть на его скотину. Дорога сужалась, зажатая между двумя рядами домов. Старик Руби, ночной сторож с электростанции, стоял с топориком у себя на пороге и колол щепу. Завидев Исая, он тряхнул головой с мясистым серым лицом и торчащими из ушей пучками волос.