Но Вейнцель с ходу уловил в поведении шефа нечто, сразу его насторожившее.
Поэтому он жестом прервал Макса и спросил:
— Это так серьезно, шеф?
— Серьезно? — переспросил Блюмберг. — Нет, малыш. Это не серьезно. В немецком языке нет такого слова, чтобы определить, насколько это серьезно. В русском есть, но ты все равно ни хрена не поймешь. Оно не переводится. А поэтому кончайте ваньку валять и включайтесь в работу.
— Горит тайга? — догадался и Макс.
— Горит, — подтвердил Блюмберг. — И сейчас только от вас зависит, успеем ли мы выскочить из огня.
* * *
В начале четвертого утра Макс хрипло, от долгого молчания, воскликнул:
— Есть! Тампельсдорф! Включены все мощности!
— У меня тоже, — отозвался Николо. — Рейнгард. Все мощности.
— Франкфурт-на-Одере!
— Бремен!
— Исланд! Что происходит, шеф?
— А вот то, Никола, и происходит. Про которое в русском языке есть слово, а в других языках мира нет. Не засекут нас?
— Исключено, — заверил Макс.
— Активность поиска по зонам фиксируется?
— Нет ничего проще. Автоматически.
— Вот и ставьте машины на автоматику и немного подождем, — подвел итог Блюмберг.
— Посмотрим, что к чему. Можете трескать свой джин, а «Кавказу» — хрен вам.
Самому мало. И запасы пополнять будет сейчас, судя по всему, не так просто.
— Судя по чему? — попытался уточнить Макс.
— Судя по международной обстановке, сынок.
— Это вы так шутите? — спросил Николо.
— Ребята, я никогда в жизни не был таким серьезным, как в этот час, — заверил своих компаньонов Аарон Блюмберг и сковырнул пластмассовую пробку с очередной бутылки «Кавказа».
* * *
Около четырех утра сквозь просторные окна мансарды внутрь проникли первые свежие лучи зябкого майского солнца, завозились воробьи в старинных медных желобах и загукали голуби. Макс Штирман поднял от стола словно бы налитую свинцом голову, мельком глянул на мониторы, отметив, что они по-прежнему работают в автоматическом режиме, и начал снова пристраиваться подремать на плоской и скользкой столешнице, но тут его взгляд неожиданно упал на кресло-качалку, рядом с которым прямо на коврике безмятежно дрых Николо.
В качалке полулежал Блюмберг. В той же позе, что и раньше, — в позе облезлого дворового пса, одолеваемого мухами и блохами. Но что-то заставило Макса насторожиться. И лишь стряхнув сонную одурь парой крепких затяжек «Мальборо», Макс понял, в чем дело: Блюмберг был совершенно трезв. Да, трезв. Это при том, что усыпанный пустыми бутылками «Кавказа» пол вокруг качалки вызывал мысль о мощной артподготовке, которая была только что проведена артиллерийским дивизионом.