Габриель ненавидел земное притяжение и слабость собственного тела. Движение легких и удары сердца казались ему механическими операциями тупой машины. Как-то раз он попытался объяснить свои мысли и чувства Майклу, но тот словно говорил на другом языке.
— Человека не спрашивают, хочет он появиться на свет или не хочет, — сказал Габриелю брат. — Мы уже здесь. Единственный вопрос, на который надо ответить, это будем ли мы карабкаться вверх или останемся внизу.
— Какая разница, на вершине ты или нет. По-моему, это не имеет значения.
Майкл усмехнулся.
— Мы оба будем на вершине, — сказал он. — Я собираюсь именно туда, а тебя захвачу за компанию.
На высоте в двадцать тысяч футов обшивка салона стала покрываться инеем. Габриель открыл глаза. Ник поднялся с места, пробрался по узкому проходу в хвост самолета и на несколько дюймов приоткрыл люк. В салон ворвался холодный воздух, и Габриеля мало-помалу стало охватывать волнение. Она наступала. Наступала минута избавления.
Глядя вниз, Ник высматривал зону выброски и одновременно переговаривался с пилотом по системе двусторонней связи. Наконец Ник сделал всем знак приготовиться. Парашютисты надели очки и поправили ремни подвесной системы. Прошло еще минуты две или три. Ник снова сделал знак рукой и постучал по кислородной маске. К левой ноге каждого парашютиста крепилось по запасному баллончику кислорода. Габриель потянул рычажок регулятора на своем баллоне, и в маске раздался негромкий хлопок. Отсоединив шланг от самолетной системы, Габриель приготовился к прыжку.
Самолет летел на высоте Эвереста, поэтому в салоне стало очень холодно. Корейцы, наверное, рассчитывали помедлить в проеме люка и совершить эффектный прыжок, но Ник хотел, чтобы они очутились в безопасной зоне до того, как в запасных баллонах закончится кислород. Один за другим корейцы поднимались с мест, подходили к открытому люку и падали в небо. Габриель занимал ближнее к пилоту сиденье, поэтому прыгать ему предстояло последним. Он притворился, будто поправляет привязные ремни парашюта, и двинулся клюку очень медленно, чтобы во время спуска оказаться в полном одиночестве. На самом краю он промедлил еще несколько секунд, чтобы кивнуть Нику, поднял вверх большой палец и, наконец, прыгнул.
Сместив центр тяжести, Габриель перевернулся на спину и стал падать лицом вверх, чтобы не видеть ничего, кроме неба. Оно было темно-синим. С земли такого цвета никогда не увидеть. Полуночная синева с далеким, крохотным огоньком. Венера. Богиня любви. Неприкрытые участки кожи на лице стало жечь, но Габриель не замечал боли. Он сосредоточился на картине неба и абсолютной чистоте того пространства, что его окружало.