— Неужели? Хорошо, прости меня за просьбу нарушить твой дурацкий кодекс поведения, — усмехнулась она.-Я просто хочу зайти к Джимми Ли Болдвину и спросить его, не была ли моя сестра привязана к его кровати две прошлые ночи подряд. Я просто обойду весь этот чертов приход, стучась в каждую дверь, пока не найду ее. В любом случае большое спасибо. К сожалению, мне больше незачем тебя утруждать, — с горечью выдохнула она и резко выбежала из кухни.
Неприятная тяжесть повисла где-то в его груди.
— Это то, что я тебе все время и говорю, мой ангел, — пробормотал он, повернулся и пошел на поиски спичек.
Куп уставился в ящик шкафа для нижнего белья, хмуро взирая на весь набор — практичные хлопчатобумажные жокейские шорты и боксерские трусы, а также на маленькие шелковые вещицы, купленные ему Саванной. Он вынул узенькую белую набедренную повязку и, покачивая головой, помахал ею. Как же глупо он себя чувствовал, надевая ее. Он был для этой штучки слишком крупным, слишком пожилым и слишком представительным. Но, кинув ее в мусорную корзинку позади себя, сразу же испытал легкое сожаление.
Она не вернется. Решающее сражение состоялось. Все было кончено, навсегда.
Он уставился в окно, и ему подумалось, что все слишком плохо. Он любил ее. Если бы она сумела принять его любовь такой, какой она была, и найти счастье. Но именно ее мятежность и бескомпромиссность и были теми качествами, которые привлекли его к ней с первого взгляда.
Ему необходимо было смягчить боль, причиненную уходом Саванны. Он смотрел в окно, и в его воображении возникали разные эпизоды, связанные с этой женщиной. Он видел ленту реки, ее буйно заросшие берега. Это была Атчафалайа, дикая и знойная непредсказуемая и изысканно-изменчивая, как Саванна.
Ему подумалось, что следовало бы записать возникшие образы, но он не смог заставить себя сесть за свою записную книжку. Образы ушли, и он сосредоточился на процессе сбора вещей. Пять пар трусов, пять пар носков, галстук, подаренный Астор на Рождество, еще до того, как она забыла его имя.
Астор. Боже, как она была похожа на Саванну. Она всегда несла свою хрупкость, как прекрасный букет из орхидей, приколотый к корсажу, как будто это был отличительный знак настоящей леди, знак хороших манер. Жесткость и стоическая сила были внутри ее. Она бы, конечно, не одобрила Саванну, не могла бы простить ей все грехи.
Звонок в дверь бесцеремонно вторгся в его раздумья. Куп оторвался от вещей и, открыв дверь, увидел стоявшую на крыльце женщину с большими мужскими очками на лице.
— Мистер Купер, меня зовут Лорел Чандлер, — сказала она деловым тоном.