– Комнатой давно не пользовались,– заметил он весело, – но теперь она твоя, так что милости просим.
И с этими словами он поставил канделябр на сундук, вынул из него одну свечку и ушел. Уходя, он закрыл за собой тяжелую дверь, оставив меня в полутьме большой незнакомой комнаты. Каким-то образом я удержался от того, чтобы броситься за ним и распахнуть дверь. Вместо этого я поднял канделябр к стенным подсвечникам. Зажженные свечи заставили тени скорчиться в углах. В комнате был очаг, в котором догорал огонь. Я поворошил угли, больше для света, чем для тепла, и продолжал исследовать мое новое жилище.
Это была простая квадратная комната с единственным окном. Каменные стены, ничем не отличавшиеся от того, что было у меня под ногами, были украшены только выцветшим гобеленом, висевшим на одной из них. Я поднял свечу повыше, чтобы рассмотреть его, но увидеть мне удалось немногое. На гобелене было странное крылатое существо и мужчина, похожий на короля, который склонился перед ним в мольбе. Позже я узнал, что это король Вайздом, которому помогают Элдерлинги Старейшие. В то время картина казалась мне угрожающей. Я отвернулся.
Кто-то сделал небрежную попытку освежить комнату. На полу лежали свежий тростник и трава, а перина выглядела пухлой и свежевзбитой. Два одеяла на ней были из хорошей шерсти. Балдахин над кроватью был поднят, а с сундука и скамьи, составлявших остальную меблировку, была стерта пыль. На мой неискушенный взгляд, эта комната выглядела действительно богатой. Настоящая кровать с покрывалами и занавесками, скамейка и сундук, чтобы класть туда вещи, – насколько я помнил, такой шикарной мебели у меня никогда не было. Все эти вещи предназначались исключительно для меня, и это каким-то образом делало их еще более значительными. К тому же был очаг, в который я нахально подбросил еще полено, и окно с дубовым сиденьем перед ним, которое было закрыто ставнями от ночного воздуха, но, вероятно, выходило на море. Углы простого сундука были обиты медью, снаружи дерево потемнело, но, когда я поднял крышку, внутри оно было светлым и душистым. В сундуке я обнаружил мой скудный гардероб, принесенный из конюшни. Его пополнили две ночные рубашки и скатанное в валик шерстяное одеяло. Вот и все. Я вынул ночную рубашку и закрыл сундук. Я положил рубашку на кровать, потом залез туда и сам. Было еще слишком рано, чтобы ложиться спать, но тело мое болело и, похоже, делать больше было нечего. Внизу, в конюшне, Баррич сейчас уже сидел бы и пил, занимаясь починкой сбруи или еще чем-нибудь. В очаге горел бы огонь, и слышно было бы, как внизу, в стойлах, переминаются с ноги на ногу лошади. И комната пахла бы кожей, маслом и самим Барричем, а не сырым камнем и пылью. Я натянул через голову ночную рубашку и сложил одежду у кровати. Потом устроился на перине; она была холодной, и я покрылся гусиной кожей. Постепенно кровать согрелась, и я начал расслабляться. Это был полный событиями и напряженный день. Каждая моя мышца, казалось, устала и болела. Я знал, что мне следует снова подняться и задуть свечи, но не мог собраться с силами. Кроме того, у меня не хватало смелости погасить свечи и остаться в полной густой темноте. Так что я задремал, полуприкрыв глаза и наблюдая за слабыми языками пламени в маленьком очаге. Я лениво мечтал о чем-то другом, о любом месте, которое не было бы ни этой одинокой комнатой, ни жилищем Баррича. О покое, который, возможно, я знал когда-то, но теперь не мог вспомнить. И таким образом я погрузился в забвение.