В ночи бывает мертвая точка – это самое холодное, самое темное время, когда мир уже забыл о вечере, но еще ничего не узнал о рассвете. Время, когда слишком рано вставать и нет смысла ложиться. Тогда и вошел Баррич.
Я не спал, но не пошевелился. Это его не обмануло.
– Чейд ушел, – сказал он тихо. Я слышал, как он поднимает упавший стул. Он сел на него и начал стягивать сапоги. Я не чувствовал в нем ни враждебности, ни злобы. Как будто я никогда и не произносил тех слов. Или как будто ярость и боль сделали его немым.
– Слишком темно для такой дальней дороги, – сказал я, глядя на пламя. Я говорил осторожно, боясь разрушить чары молчания.
– Я знаю. Но у него есть маленький фонарь. Он сказал, что не может остаться, потому что боится изменить свое решение отпустить тебя.
То, чего я с такой яростью добивался, теперь казалось чуть ли не предательством. Страх во мне стал расти, подтачивая мою решимость. Внезапно я в панике сел и сделал долгий судорожный вздох.
– Баррич. То, что я сказал тебе сегодня… Я был зол, я…
– Прямо в цель. – Звук, который он издал, мог бы быть смехом, не будь в нем столько горечи.
– Только в том смысле, что люди, которые знают друг друга, как мы с тобой, всегда понимают, как причинить другому самую сильную боль, – взмолился я.
– Это так. Но, возможно, этой собаке нужен хозяин. – Насмешка в его голосе была более ядовитой, чем весь яд, выплюнутый в него мной. Я не мог говорить. Он сел, бросил сапоги на пол, потом посмотрел на меня. – Я не хотел сделать тебя похожим на меня, Фитц. Такого я не пожелал бы ни одному человеку. Я хотел, чтобы ты был похож на отца. Но иногда мне казалось – что бы я ни делал, ты хочешь только кроить свою жизнь по моей.
Некоторое время он смотрел на угли, потом тихо, нараспев заговорил, словно рассказывал сказку засыпающему ребенку.
– Я родился в Чалси. Маленький прибрежный город, рыболовный и торговый порт на подветренной стороне. Отец умер еще до моего рождения – море забрало его, и я жил с матерью и бабушкой. Моя мать стирала, чтобы прокормить нас, а бабушка присматривала за мной, но она была очень старая и часто болела. – Я скорее ощущал, чем видел, его горькую улыбку. – Жизнь в рабстве не награждает женщину хорошим здоровьем. Она любила меня и делала, что могла. Но у нее не хватало сил, чтобы противостоять моей воле, а я не был мальчиком, который стал бы сидеть дома и играть в тихие игры. Так что, еще ребенком, я привязался к единственному сильному существу в моем мире, которое было заинтересовано во мне. Уличный пес. Чесоточный и весь в шрамах. Его единственной ценностью была жизнь. Он был безгранично предан мне, а я – ему. Его мир и его привычки были моим миром и моими привычками – брать все, что захочешь, ни на секунду не усомнившись в собственной правоте. Я уверен, ты знаешь, что я имею в виду. Соседи думали, что я немой, моя мать – что я полоумный. Ну а бабушка, я уверен, кое-что подозревала. Она пыталась прогнать собаку, но, как и у тебя, у меня было собственное мнение по этому вопросу. Думаю, мне было около восьми, когда он попал под телегу и погиб. Он пытался стащить кусок бекона.