– Ты тот знахарь, что вчера ходил? – прерывистым хриплым голосом заговорила наконец старуха.
– Ну, допустим, я.
– Ох, догнала, слава богу! Дочь у меня старшая захворала, сделай милость, помоги! Я тебе заплачу, чем смогу…
Женщина привела их к большому дому с резными наличниками и деревянным подзором вдоль крыши, суетливо распахнула дверь:
– Проходи, проходи! В жару лежит, уже не сколько дней…
Миновав большие стены, Кулсубай, не раздеваясь, вошел в избу, оставляя за собой талые грязные следы. Больная лежала в углу, на деревянной кровати. У нее было желтое лицо, большие голубые глаза ввалились. Не обращая внимания на вошедших, она негромко и монотонно стонала, положив руки на живот.
– Катерина, лекарь пришел, – шепнула ей старуха.
На лице больной появилась страдальческая улыбка, она повернула голову и поглядела на Кулсубая.
– Где болит? – спросил Кулсубай.
– Здесь, – тихо сказала Катерина и нажала на живот.
– Ясно. Теперь слушай внимательно – мой заговор поможет тебе, только если ты мне поверишь, поняла? Если ты хоть чуть-чуть усомнишься, еще хуже заболеешь! Все, кого я лечу, выздоравливают, и ты поправишься, только верь. Я говорю, пока буду читать молитву, думай про себя: «Я поправлюсь, я поправлюсь». Поняла?
– Поняла, – слабо улыбнулась Катерина. – Я тебе верю…
– Ну вот и хорошо! – Кулсубай погладил бороду, возвел глаза к потоку и запел, на ходу складывая слова в лад:
Поправляйся, не болей,
Девушка пригожая,
С женкой бедною моей
Ты немного схожая...
Знать бы, где она теперь,
Во какой сторонушке,
То ли плачет обо мне,
То ль забыла, женушка?
Раскачайте, раскачайте
Белую березоньку,
Ненаглядной с белых щечек
Оботрите слезоньки...
Гайзулла, стоявший у дверей, изумленно посмотрел на Кулсубая.
– Агай, нельзя обманывать, алла тебя накажет! – вдруг вырвалось у него.
Кулсубай даже не обернулся и продолжал напевать, шепча что-то и отплевываясь после каждого куплета Катерина, глядя на него широко раскрытыми голубыми глазами, сначала вздрагивала, потом порозовела и вздохнула.
Сел бай на коня и поехал в зеленя,
Там он с лошади упал и навек в земле пропал
Раз наелась я овсу во зеленом во лесу
И похвасталась, что вскоре жеребенка понесу!
Гайзулла не выдержал и громко рассмеялся, но Кулсубай, не меняя тона, пропел дальше:
Зря смеешься ты, дружок,
Запри-ка смех свой на замок,
А коль не можешь удержаться —
Иди на улицу смеяться!
Иди отсюда, не мешай,
А то получишь нагоняй!
Гайзулла тут же перестал смеяться и отвернулся к стене, а Кулсубай плюнул еще несколько раз, встал и, глядя на больную, спросил:
– Ну как, полегчало?