Поразмыслив, Хаким все же переехал на летнее пастбище, поближе к сенокосу. Мугуйя скоро должна была родить, и он решил, что будет лучше, если он окажется поблизости.
Раньше Хаким пропадал на покосе неделями, теперь же уходил только днем, а вечерами сидел дома. Мугуйя не вставала с постели, лежала на нарах, глядя в потолок, и только изредка окидывала юрту взглядом лишь для того, чтобы убедиться, тут ли Аптрахим.
После случая с медведем Мугуйя так переволновалась, узнав, какой опасности подвергался се сын, что тревога отныне не покидала ее. Аптрахим же, наоборот, стал чаще бегать из дому, целыми днями он бегал где-то с соседскими мальчишками и возвращался только перед приходом отца. Пока его не было, Мугуйя места себе не находила от беспокойства, так что однажды даже пожаловалась на мальчика Хакиму, хотя это и было не в ее правилах.
– Бегает с мальчишками? – удивился Хаким. – Ну и что же? А ты хочешь, чтобы он, как девчонка, рос у твоей юбки? Да ведь тогда из него джигита не получится!
– Я так беспокоюсь… – Мугуйя говорила медленно, с трудом. – Ты же знаешь, что на всех моих детях лежит несчастье… Наш второй сын умер, и Фарзана тоже… Кроме Аптрахима, у меня никого не осталось…
– Ладно, поговорю с ним, – сказал Хаким, смягчившись от слабого, жалобного голоса жены. – Пока не родишь, будет сидеть у твоей юбки, так и быть!
Однако и после разговора с отцом мальчик убегал из дому, и Мугуйя без конца спрашивала Гамилю:
– Выйди погляди, не идет ли Аптрахим?.. Уже темнеет… Может быть, он сидит во дворе?.. Сходи еще разок, ведь это не трудно…
На девочке лежали теперь почти все заботы по хозяйству. Как у всех женщин в стойбище, день ее начинался рано, и Гамиля с завистью смотрела на Аптрахима, который еще спал, когда она вставала, Достав из мешка сваренный в большом котле и просушенный на солнце овес, Гамиля долго толкла его в ступе, пока зерна не отделялись от шелухи, потом провеивала их в неглубоком деревянном корыте и снова толкла в ступе. Лишь когда сухие, жесткие, как камень, зернышки овса размельчались в крупу, девочка засыпала готовую крупу в котел и варила похлебку, а из шелухи приготовляла квас. Если у нее оставалось время, Гамиля делала из оставшейся крупы муку. Сидя на корточках, она старательно, двумя руками вращала жернова, лицо ее блестело от пота, а руки и спина болели не переставая. Иногда она освобождала одну руку и, взяв новую горсть зерен, ссыпала их в отверстие жернова. Если Аптрахим сидел дома, он еще в середине дня начинал канючить: