– А Султангали?
– А от него пользы как от козла молока! С тех пор как он связался с Нигматуллой, его не узнать… Стал жадный и злой как черт, – да же не верю, что это мой брат…
Друзья обнялись, оторвались друг от друга, и Загит пошел быстро, будто боялся, что он еще может раздумать и вернуться обратно, а Гайзулла, дождавшись, когда друг скрылся за поворотом дороги, ссутулился и, прихрамывая, медленно побрел в деревню.
Жизнь на прииске текла серо, буднично, тяжело. Люди жили в постоянном страхе, что их уволят или заберут в армию. Стоило кому-нибудь пороптать, выразить недовольство или обругать мастера, как его тут же отправляли на комиссию, а оттуда на фронт. А желавших занять, свободное место было не мало – безработные старатели с утра до вечера толпились у конторы.
И все-таки бывали дни, когда накопившееся раздражение и злоба на тяжкие условия работы вдруг прорывались, и старатели забывали о всякой осторожности, говорили обо всем, что наболело и рвалось криком из души. Случалось это и в кабаке за бутылкой водки, и в глухом забое, когда они в полумгле разбредались по своим рабочим местам.
Вот и сегодня, когда Сайфетдин и Кулсубай спустились под землю и зашагали по штреку, старый рабочий не выдержал и в сердцах сказал:
– Бежать надо отсюда! Бежать, пока нас не придавило, как мышей в мышеловке!
– А куда? – робко возразил Кулсубай. – Я и так еле получил работу – чуть не целый месяц дежурил у конторы… Да и всюду одно и то же… От судьбы не уйдешь!
– Так-то оно так, а умирать раньше срока не хочется, – Сайфетдин вздохнул и поднял над головой карбидную лампу, освещая забой: – По гляди, все старые крепления совсем сгнили, – неизвестно, как они держатся… Уйдем отсюда! Лучше голодать, чем лишиться жизни…
– Легко тебе рассуждать, а у меня семь душ на шее висят, а восьмого Сара в себе но сит…
– Это дети покойного Сагитуллы? – спросил Сайфетдин.
– Раз я живу с ними, значит, мои, – глухо проговорил Кулсубай и отбросил ногой кусок породы. – Они жизнью обижены, и Сара с ними пропала бы, если бы я не оказался рядом… Так уж оно получилось, и, выходит, на роду мне было так написано, чтоб я эти живые души согрел и защитил… А насчет креплений надо самому хозяину сказать, а не с управляющим говорить, который ему глаза замазывает.
– И ты веришь в эти сказки, что хозяин не знает, что тут делается? – Сайфетдин покачал головой: – Эх, Кулсубай, Кулсубай… Неужели ты не понимаешь, что ему все равно – подохнем мы или будем жить? Ему лишь бы золото текло в руки, а на нас он как на рабочую скотину смотрит, – разве мы люди для него?