– Пейте, дорогие гости, пейте! Кушайте, дорогие гости, кушайте! – и протягивал чашки с казылыком и бузой.
Усман, так и не севший поудобней, робко отклонил чашку:
– Я не могу, агай, так много, не заставляй меня…
Но парня тут же оборвали:
– Пей! Разве не знаешь, гость – это ишак хозяина!
– Что ж это за свадьба, если никто под нары не свалится!
Гости тянулись руками к большой чашке с горячим мясом, стараясь выбрать кусок пожирнее. Съев его и облизав жир с пальцев, они тянулись за новым и, наконец насытившись, стали по обычаю угощать друг друга. Хайретдин, смеясь, тоже взял кусок, повернулся к соседу и положил мясо ему в рот:
– Глотай, глотай! Не проглотишь – за пазуху суну!
– Эй, бай угощает, а староста не ест! Надо дать и старосте! – Один из гостей взял кусок побольше и подошел с ним к Мухарраму: – Глотай, начальник!
– Дай я сам, – протянул руку староста.
– Ну уж нет! Дудки! Или ты из рук бедняка брезгуешь? Не бойся, я сегодня ради праздника руки с мылом помыл! На свадьбе все равны, глотай! Если староста не будет соблюдать обычаев, кто поверит, что они и в самом деле нужны?
– Не надо, Киньябулат, не ссорь, не серди людей, – потянул его за рукав Хайретдин.
– Кто ссорит? И не думаю. Я просто веселюсь на свадьбе твоей дочери! – Он снова под нес мясо ко рту Мухаррама. – Небось знал, к кому в гости идет, пусть и ест из наших рук, как полагается! Нечего в стороне сидеть, только других своим видом заразит, и никакой свадьбы не получится…
Мухаррам, морщась, открыл рот, но кусок мяса был такой большой и Киньябулат так старательно толкал его, что староста чуть не подавился и хотел было проглотить его, не разжевывая, чтобы скорей отвязаться от насмешника, но Киньябулат потянул за тонкую жилку, и мясо вылетело обратно.
– Погоди, прожуй сначала! – захохотал Киньябулат. Вместе с ним хохотали и гости. Староста побагровел и хотел было что-то сказать, но посмотрел на Хажисултана и сдержался.
Лица гостей были уже красны от выпитого, гомон и шум стояли в доме. Киньябулат огляделся, весело подмигнул и запел громким, зычным голосом:
Проходил я по тропинке, видел пень замшелый, —
Оказалось, перепелка – порх – и улетела!
Как же в эту птичку раньше с лету не стрелял я?
Как сестру своей невесты не поцеловал я?
Гости подхватили вразнобой, но с веселым вызовом и азартом:
Эй, эй, гоп-гоп-лэй, не поцеловал я!
Седой музыкант, продув курай, вплел голос своей дудочки в общую песню, подмигивая, покачивая головой, подергивая плечами. Но едва песня пошла на убыль, как кураист заиграл что то щемяще-грустное, и Нафисе казалось, что дудочка поет ее голосом, жалуется и стонет.