Золото собирается крупицами (Хамматов) - страница 73
– Я говорю, горло побаливает, так что гром ко читать не смогу. Ну что ж, прочитаю хоть шепотом, если мулла не придет…
– А дойдет ли твоя молитва до аллаха, если шепотом?
– Дойдет, дойдет… – успокоил курэзэ. – Когда молитва от души, она всегда доходит…
Он провел по лицу сложенными ладонями и хотел было подсесть к покойнику, но дверь отворилась, и в дом ввалился Гилман-мулла. Поставив свою полосатую палку у двери, скинул галоши с сапожков, уселся в изголовье покойного, сложив ноги крест-накрест, и стал громко читать, поправляя на выбритой голове пеструю тюбетейку, часто дыша и вытирая затылок подолом камзола. Он так торопился, что слова молитвы сливались у, него в одно длинное тягучее нытье.
Когда мулла, отдуваясь, кончил читать, Фатхия принесла ему оставшиеся от мужа вещи – каты с суконными голенищами, камзол, который Хайретдин надевал только по большим праздникам, единственные, еще с молодых лет береженные сапожки, холщовую рубаху. Мулла тщательно разглядел каждую вещь, сложил их в узел, а холщовую рубаху с потертым воротником отбросил.
– С паршивой овцы хоть шерсти клок! – сказал он недовольно. – Небось припрятали, что получше. За взрослого покойника другие бы телку дали, а не такое, к примеру, барахло! Бестолковый человек, как жил, так и умер… Ему и телку дай, и овцу – все пропадет, сам на себя беду кликал и детей губил. Даже байское добро не пошло впрок! И дочь вашу шайтан попутал, и сына нечистая сила завлекла – что же это творится на свете?
Фатхия опустила голову. Курэзэ посмотрел на нее, откашлялся и сказал:
– Я говорю, мулла, не грех ли говорить так о покойном?
Гилман не ответил, даже не взглянул в его сторону. Он торопливо подобрал рубаху, которую сначала отшвырнул, засунул узел себе за пазуху, так что под камзолом вздулось большое пузо, и, пробормотав что-то, собрался уходить. У дверей он оглянулся и бросил:
– Если ты такой ловкий, курэзэ, то и сам на кладбище молитву прочитаешь. А я не хочу читать молитву для грешного человека!
Хайретдина завернули в саван, вынесли из дома и положили на арбу, устланную липовой корой. Арба двинулась, люди пошли вслед за нею. Вместе со всеми пошел и Гайзулла, опираясь на палку и подгибая покалеченную ногу. Он сильно вытянулся за этот год, но был очень худ и бледен.
Кладбище находилось на самом краю деревни, в березняке.
Когда арба уже почти подъехала к нему, Гайзулла остановился.
Еще мальчиком он боялся кладбища, даже близко к нему не подходил, а сегодня оно показалось ему еще более страшным и таинственным. Казалось, невидимые духи охраняют вход в него, летают в воздухе, шевеля желтые листья березок, стоят у каждого камня и ждут только, когда он войдет, чтобы причинить ему зло. Арба ушла вперед, а Гайзулла все стоял и шептал единственную молитву, которую знал: Всевышний аллах, огради меня от нечистой силы. Но и молитва не помогла ему, так как мальчик не знал арабского языка и шептал непонятные, но запомнившиеся слова, не понимая их смысла. Когда арба скрылась в березняке, за невысокими белыми стволами, Гайзулла понял, что все кончено и с этой минуты он никогда больше не увидит отца, не пойдет с ним в лес, не услышит родного теплого голоса. Горло его будто сжала чья-то рука. Сдерживавшийся на людях, он прижал теперь руки к лицу и заплакал громко, со всхлипами и завываниями, причитая и сжимая в ладонях голову. Вытирая слезы, он захромал обратно к дому, где оставались Зульфия и больная Нафиса, страшась даже подумать о том, как они будут жить без отца Сквозь слезы смотрел он на дорогу, на высящуюся над площадью мечеть, но все расплывалось в слезах, и, как ни крепился, плакал все громче.