Дирк живет в огромном доме, на вид испанском и старомодном, его построили в холмах давным-давно, и я открываю черный ход, иду на кухню, слышу, как наверху взревывает телик. В раковине — две ножовки, розовая вода и мыльная пена. Я ухмыляюсь про себя, хочется есть. Всякий раз, слыша в новостях, что на побережье нашли пацана — иногда лишь часть тела, руку, ногу, туловище, насухо высосанные, в мешке, возле подземного перехода, — я шепчу себе под нос: «Дирк». Беру из холодильника две «Короны», бегу по лестнице к нему в комнату, открываю дверь — темень. Дирк сидит на диване в футболке «ФИЛ КОЛЛИНЗ»[85] и джинсах, на голове сомбреро, на ногах — «Тони Ламас», смотрит по видео «Плохих мальчишек»[86], забивает косяк, на вид сытый, в углу — окровавленное полотенце.
— Привет, Дирк, — говорю я.
— Привет, отец. — Он оборачивается.
— Что творится?
— Ни черта. У тебя?
— Просто подумал — заскочу, посмотрю, как вы тут. — Я протягиваю ему одну «Корону». Он свинчивает крышечку. Сажусь рядом, открываю свою, кидаю крышечку на окровавленное полотенце под постером «Уйди-Уйди» и новой стереосистемой. На сукне бильярдного стола громоздятся влажные кости, под ними узелок из влажных шортов «Жокей», на них пятна — лиловые, черные, красные.
— Спасибо, друг. — Дирк делает глоток. — Эй, — он лыбится, — что это такое: бурое и паутиной заросло.
— Жопа эфиопа, — отвечаю я.
— Точно. Дай пять. — Даю пять.
В патио с деревянной балки свешивается отяжелевший от крови мешок с плотью, над ним трепыхаются мошки. От каждой капли они шарахаются, затем перегруппируются. Под мешком — большое колючее перекати-поле, кто-то обмотал его белой рождественской электрогирляндой. Белобрысая летучая мышь хлопает крыльями, шмонается по балкам над мешком и мошками.
— А это кто? — спрашиваю я.
— Андре.
— Привет, Андре, — машу я.
Летучая мышь в ответ пищит.
— У Андре похмелье, — зевает Дирк.
— Фигово.
— Очень это долго — выворачивать череп через рот, — говорит Дирк.
— Угу, — киваю я. — Можно я сельтерской возьму?
— А можешь?
— Ничего себе тукан, — говорю я, заметив коматозную птицу в клетке возле стеклянной двери на веранду. — Как его зовут?
— Топинамбур, — отвечает Дирк. — Если пойдешь за сельтерской, принеси «мимозы», ладно?
— Господи, — шепчу я. — Чего этот тукан насмотрелся.
— Тукану по барабану, — отвечает Дирк.
Возле джакузи лежат мешки с телами, вокруг бурлящей воды — зажженные свечи: от родственников остались, родственникам лучше не знать — такого испытания они не пройдут.
Опять спускаюсь вниз, беру сельтерскую, смешиваю Дирку «мимозу», потом мы тусуемся, смотрим кино, пьем еще пива, листаем потрепанные «Джи-Кью», «Вэнити Фэйр», «Настоящие зверства жизни», курим анашу, и примерно тогда я улавливаю запах крови из соседней комнаты — такой свежей, аж пульсирует.