Гуттен строго выбранил своего слугу, потом долго распространялся о христианском милосердии и наконец наложил на Перико епитимью: сегодня же ночью, стоя на коленях в изножье гамака, шесть раз подряд помолиться по четкам, не пропуская ни одной бусины.
Карлик, бормоча молитвы, поглядывал время от времени на печальное и суровое лицо своего хозяина и, не обращая внимания на Магдалену, манившую его к себе на топчанчик, думал так: «Моему хозяину не хватает женщины, в этом нет сомнения. Нельзя столько времени жить одному и при этом не повредиться. Завтра же переговорю с Амапари, индеанкой, у которой такая длинная шея, а ноги еще длинней. Белые люди ссорятся из-за нее. Завтра же приведу ее сюда. Аминь».
Возвращаясь в полдень домой, Филипп еще на углу услышал вопли Магдалены:
– Шлюха, потаскуха!
Амапари выскочила из его хижины, спасаясь, и помчалась по улице, преследуемая Магдаленой, сжимавшей в руке большой нож.
– Что тут за шум? – осведомился Филипп.
– Я выставила ее отсюда! – рыдая, отвечала Магдалена. – Нечего этой мерзавке здесь делать.
– Ладно, ладно, успокойся. Ее уже нет. А зачем же она приходила?
– Негодник Перико позвал ее… Хотел тебя обрадовать…
Гуттен сначала нахмурился, а потом нежно улыбнулся малютке:
– Пока я не женюсь, Магдалена, ты будешь в моем доме единственной женщиной.
Та радостно вскрикнула и, лепеча «славно, славно», бросилась ему на шею. Подошедший в эту минуту солдат окликнул Филиппа:
– У меня для вас письмо, сеньор Гуттен. Вроде бы от его милости Хорхе Спиры. Из Санто-Доминго.
Весь тот год, что бывший губернатор провел в Санто-Доминго или на Эспаньоле, как еще называли этот остров, он постоянно сносился с Филиппом. Одно из первых писем содержало подробности о Федермане: «Разорив Маракайбо, он основал новый город в Кабо-де-ла-Вела, на самой границе с провинцией Сайта-Марта, отчего воспоследовала длительная рознь с ее обитателями».
В другом письме, относившемся к началу 1539 года, Спира уведомлял Филиппа о том, что Федерман оговорил перед государем братьев Вельзеров, а заодно и его, Спиру. «Он обвинил нас в том, что мы наносим ущерб казне, присваивая часть королевской пятины. Как вы понимаете, Варфоломей Вельзер, возмутясь бессовестною клеветой, поклялся прахом отца страшно отомстить негодяю и, по слухам, собрался сам ехать в Толедо, ко двору. : Что же до меня, то я почти оправился от своего недуга благодаря уходу и лечению, которым обязан более всего неусыпному попечению здешнего судейского писца по имени Хуан Карвахаль, который также отзывается о Федермане чрезвычайно дурно, имея на то веские основания».