— Да, для художника, которому нужен натурщик, он находка.
— Судьи в Афинах оправдали Фрину35 ради ее красоты.
— Они совершили несправедливость.
— Едва ли в глазах богов, совершеннейшие создания которых заслуживают почтения.
— Но и в прекрасных сосудах порою находишь яд.
— Однако же тело и душа всегда соответствуют друг другу в известной степени.
— Неужели ты и красавца Вера решишься назвать превосходным человеком?
— Нет, но беспутный Луций Элий Вер в то же время самый веселый, самый привлекательный из всех римлян. Этот человек, будучи чужд всякой злобы и заботы, не печется также и ни о какой морали; он стремится обладать тем, что ему нравится, но зато и сам старается быть приятным всем и каждому.
— Относительно меня труды его пропали даром.
— А я подчиняюсь его обаянию!
Последние слова как софиста, так и грамматика прозвучали громче, чем было принято в присутствии императрицы.
Сабина, только что рассказывавшая претору о том, какое местопребывание выбрал для себя Адриан, тотчас пожала плечами и скривила губы, точно почувствовав боль, и Вер с укоризненным выражением повернул к говорившим свое лицо, мужественное при всей тонкости и правильности черт. При этом его большие блестящие глаза встретились с враждебным взглядом грамматика.
Сознание чьего-либо отвращения к своей особе было невыносимо для Вера. Он быстро провел рукою по своим иссиня-черным волосам, только слегка посеребренным сединой у висков, хотя и не вьющимся, но окружавшим голову мягкими волнами, и, не обращая внимания на вопросы Сабины о последних распоряжениях ее супруга, сказал:
— Противная личность — этот буквоед. У него дурной глаз, который всем нам угрожает бедой, и его трубный голос столько же неприятен мне, как и тебе. Неужели мы должны ежедневно выносить его присутствие за столом?
— Адриан желает этого.
— В таком случае я возвращаюсь в Рим, — сказал Вер. — Моя жена и без того рвется к детям, и мне в качестве претора более пристало жить на Тибре, чем на Ниле.
Эти слова были произнесены таким равнодушным тоном, как будто в них заключалось приглашение на какой-нибудь ужин, но они, по-видимому, взволновали императрицу. Она закачала головой (которая во время ее разговора с Титианом оставалась почти неподвижной) так сильно, что жемчуг и драгоценные каменья на ее локонах зазвенели. Затем несколько секунд она неподвижным взором смотрела на свои колени. Когда Вер наклонился, чтоб поднять выпавший из ее волос бриллиант, она быстро проговорила:
— Ты прав — Аполлоний невыносим. Пошлем его навстречу моему супругу.
— В таком случае я остаюсь, — отвечал Вер, похожий на своенравного ребенка, который добился исполнения своего каприза.