И откуда взялось у него это «нечто», так облагораживавшее его лицо и исходившее неизвестно откуда: не то от глаз, не то от высокого, совсем иначе, чем у старика, очерченного лба?
— Я знала, что ты придешь, — сказала мать. — Сегодня после обеда я это видела во сне и докажу тебе, что ты не застал меня врасплох. Вон там на жаровне подогревается пареная капуста с колбасками и ждет тебя.
— Я не могу остаться, — возразил Поллукс, — право же, не могу, как ни приветливо улыбается мне твое лицо и как ни ласково поглядывают на меня из капусты эти маленькие колбаски. Мой хозяин Папий уже пошел во дворец. Там будет обсуждаться вопрос о том, каким образом создать чудо в более короткий срок, чем обычно требуется, чтобы обдумать, с какой стороны взяться за работу.
— В таком случае я принесу тебе капусту во дворец, — сказала Дорида и поднялась на цыпочки, чтобы поднести колбаску к губам своего рослого сына.
Поллукс быстро откусил кусок и сказал:
— Восхитительно! Мне хотелось бы, чтобы та штука, которую я собираюсь вылепить там, наверху, оказалась такой хорошей статуей, какой изумительно превосходной сосиской был этот сочный цилиндрик, ныне исчезающий у меня во рту.
— Еще одну? — спросила Дорида.
— Нет, матушка; да и капусты не приноси мне. До самой полуночи мне нельзя будет терять ни одного мгновения, и если мне после удастся немного передохнуть, так в то время ты уже будешь видеть во сне разные забавные вещи.
— Я принесу тебе капусту, — сказал отец. — Я и без того не скоро попаду в постель. В театре, при первом посещении его Сабиной, должен быть исполнен в ее честь гимн, сочиненный Мезомедом36, с хорами, а мне предстоит выводить высокие ноты среди хора старцев, которые молодеют при виде Сабины. Завтра репетиция, а у меня до сих пор ничего не выходит. Старое со всеми тонами прочно засело в моем горле, но новое, новое!..
— Соответственно твоим годам, — засмеялся Поллукс.
— Если бы только они поставили «Тезея» — произведение твоего отца — или его хор сатиров! — вскричала Дорида.
— Подожди немного, я отрекомендую его императору, когда тот с гордостью назовет меня своим другом как Фидия37 наших дней. Когда он спросит меня: «Кто тот счастливец, который произвел тебя на свет?» — я отвечу: «Не кто иной, как Эвфорион, божественный поэт и певец, а моя мать — Дорида, достойная матрона, охранительница твоего дворца, превращающая грязное белье в белоснежное».
Эти последние слова молодой художник пропел прекрасным и сильным голосом на диковинный мотив, сочиненный его отцом.
— О, почему ты не сделался певцом! — вскричал Эвфорион.