— Что же такое?
— Пук соломы!
— Ах! — вздрогнула императрица. — Как ты думаешь, Флор, нет ли между твоими учеными и кропающими стихи собратьями кого-нибудь похожего на эту Уранию?
— Во всяком случае, — возразил Флор, — мы предусмотрительнее богини, потому что содержание наших голов скрывается под твердой покрышкой черепа и более или менее густыми волосами. Урания же выставляет свою солому напоказ.
— Твои слова, — засмеялась Бальбилла, указывая на массу своих кудрей, — отзываются почти намеком, что мне в особенности необходимо скрывать то, что лежит под этими волосами.
— Но и лесбосский лебедь57 был назван «лепокудрою», — возразил Флор.
— А ты — наша Сафо, — сказала жена претора Луцилла и с нежностью привлекла девушку к себе.
— Серьезно, не думаешь ли ты изобразить в стихах то, что видела сегодня? — спросила императрица.
Тут Бальбилла слегка потупилась, но бодро ответила:
— Это могло бы подстегнуть меня: все странное, что я встречаю, побуждает меня к стихам.
— Но последуй примеру грамматика Аполлония, — сказал Флор. — Ты Сафо нашего времени, и поэтому тебе следовало бы сочинять стихи не на аттическом, а на древнем эолийском диалекте.
Вер расхохотался… А императрица, которая никогда громко не смеялась, хихикнула коротко и резко. Бальбилла спросила с живостью:
— Неужели вы думаете, что мне не удалось бы это выполнить? С завтрашнего же дня я начну упражняться в эолийском наречии.
— Оставь это, — попросила Домиция Луцилла. — Самые простые твои песни всегда были самыми прекрасными.
— Пусть же не смеются надо мною, — своенравно отвечала Бальбилла. — Через несколько недель я буду в состоянии владеть эолийским диалектом, потому что я могу сделать все, что захочу, все, все…
— Что за упрямая головка скрывается под этими кудрями! — сказала императрица и милостиво погрозила ей пальцем.
— И какая восприимчивость! — воскликнул Флор. — Ее учитель грамматики и метрики говорил мне, что его лучшим учеником была женщина благородного происхождения и притом поэтесса — Бальбилла.
Девушка покраснела от этой похвалы и радостно спросила:
— Льстишь ли ты, или же Гефестион58 в самом деле сказал это?
— Увы! — вскричал претор. — Гефестион был и моим учителем, а следовательно, и я принадлежу к числу учеников мужского пола, посрамленных Бальбиллой. Но это для меня не новость, потому что александриец говорил и мне почти то же самое, что и Флору; и я не настолько кичусь своими стихами, чтобы не чувствовать справедливости его приговора.
— Вы подражаете различным образцам, — заметил Флор, — ты — Овидию, а она — Сафо; ты пишешь стихи по-латыни, а она по-гречески. Ты все еще по-прежнему возишь с собой любовные песни своего Овидия?