– Послушай, – сказал он, отнимая руку от глаз. – Вчера на просмотре в предпоследней части картины что-то тебе не понравилось. Что именно? – с тревогой в голосе спросил он.
Ну вот, началось, даже не дождался завтрака, подумала она.
– Я ничего не говорила, – напомнила она ему.
– Тебе и не нужно ничего говорить. Достаточно того, как ты начинаешь дышать.
– Не заводись, ты и так – клубок нервов, – сказала она, стараясь уклониться от разговора. – Тем более сейчас, когда ты еще не выпил кофе.
– Давай, выкладывай…
– Ладно. Мне действительно что-то там не понравилось, только я никак не могла понять, что именно.
– Ну а теперь?
– Думаю, что понимаю.
– Так в чем же дело?
– Ну, это в эпизоде, когда он получает известие и считает, что по его вине…
– Да, ты права, – нетерпеливо сказал Колин. – Это одна из ключевых сцен в картине.
– Он у тебя ходит, ходит по дому, глядит на свое отражение то в одно зеркало, то в другое, то в зеркало в ванной комнате, то в зеркало во весь рост на стене кладовки, в потемневшее зеркало в гостиной, в увеличительное зеркальце для бритья, наконец, в дождевую лужу на крыльце…
– Сама идея довольно проста, – сказал с раздражением Колин. – Он изучает самого себя, не побоюсь банальности, он заглядывает себе в душу при разном освещении, с разных углов, чтобы понять… Ну и что здесь плохого, никак не пойму. Что тебе не нравится?
– Две вещи, – спокойно сказала она. Теперь Гретхен понимала, что эта проблема досаждала ей, досаждала подсознательно с того момента, как они вышли из студии: в кровати до наступления сна, на террасе, когда она смотрела вниз на подернутый смогом утренний город, читала газету в гостиной. – Две вещи. Прежде всего, темп. Все в твоей картине развивается стремительно, динамично, но только до этого момента. Такая у тебя творческая манера. И вдруг неожиданно ты резко замедляешь темп, словно хочешь сказать зрителю: вот наступил кульминационный момент. Это слишком очевидно.
– Да, это моя манера, – сказал он, покусывая губы. – Я всегда слишком очевиден.
– Если ты будешь сердиться, то слова от меня больше не дождешься.
– Я уже сердит, так что продолжай. Ты сказала, тебе не нравятся две вещи. Какая вторая?
– По-моему, у тебя перебор крупных планов, ты очень долго показываешь его крупным планом, для того, как тебе кажется, чтобы зритель сопереживал герою, видел, как он терзается, как его одолевают сомнения, как он смущен…
– Ну, по крайней мере, хоть это до тебя дошло, слава богу!
– Ну, мне продолжать или пойдем завтракать?
– Следующая женщина, на которой я женюсь, конечно, не будет такой умной, черт бы тебя подрал! Продолжай!