– Я не хочу пить, сэр.
– Возможно, тебе понравится вот это. – Далакотт открыл отделение в столе и достал три медали за доблесть. Они представляли собой круглые кусочки бракки, инкрустированные белым и красным стеклом. Генерал вручил их Толлеру и откинулся на спинку стула, наблюдая за реакцией лейтенанта,
– Благодарю вас. – Толлер пощупал диски и убрал их в карман. – Это большая честь для меня.
– Ты весьма умело это скрываешь. Толлер смутился:
– Сэр, я никоим образом не намеревался…
– Ничего, сынок, – ответил Далакотт. – Скажи мне, армейская жизнь не обманула твоих ожиданий?
– Стать военным я мечтал с детства, но…
– Ты готов был обагрить свой меч кровью противника, но не знал, что он будет измазан и его обедом?
Толлер посмотрел прямо в глаза генералу.
– Сэр, я не понимаю, зачем вы меня вызвали.
– Пожалуй, для того, чтобы подарить тебе вот это. – Разжав правый кулак, Далакотт бросил Толлеру в ладонь небольшой предмет.
Предмет оказался неожиданно тяжелым. Толлер поднес его ближе к свету и поразился странному цвету и блеску полированной поверхности – белой, но не просто белой, а похожей на море, когда на рассвете волны отражают лучи низкого солнца. Предмет был обкатанный, как галька, но не круглый. Он напоминал миниатюрный череп, детали которого стерлись со временем.
– Что это? – спросил Толлер. Далакотт покачал головой:
– Не знаю. Никто не знает. Много лет назад я нашел его в провинции Редант на берегу Бес-Ундара, и никто так и не смог объяснить мне, что это такое.
Толлер обхватил теплую вещицу, и его большой палец вдруг сам. собой стал скользить кругами по гладкой поверхности.
– За одним вопросом следует другой, сэр. Почему вы дарите его мне?
– Потому что, – Далакотт улыбнулся Толлеру странной улыбкой, – это он свел меня с твоей матерью.
– Понятно, – механически сказал Толлер. В сущности, он сказал правду. Слова генерала были подобны волне, окатившей воспоминания Маракайна. В одно мгновение очертания берега изменились, но новая картина была все же не абсолютно незнакомой. Догадкам Толлера был необходим лишь толчок, чтобы превратиться в уверенность.
Последовало долгое молчание, изредка нарушаемое щелчком, когда масляный жук налетал на трубку с огоньком лампы и соскальзывал в резервуар.
Толлер серьезно смотрел на своего отца, пытаясь почувствовать хоть что-нибудь, но внутри у него все словно омертвело.
– Не знаю, что сказать вам, – признался он наконец. – Это случилось так… поздно.
– Ты еще не знаешь, как поздно. – Лицо Далакотта вновь стало непроницаемым, и он поднес чашу к губам. – У меня было много причин – и не все сугубо эгоистичные, – чтобы не признавать тебя, Толлер. Ты не обнимешь меня… один раз… как обнимают отца?