Фонвизин очень оскорбился, пухлые губы его чуть скривились, в груди под ложечкой заныло. «Ведь я и сам „фон“, а не кто-нибудь… Так зачем же такое небрежение?» – с горечью подумал он, косясь на генерала, и сердце его забилось учащенно.
– Денис Иваныч отменно изощрен в латынском и европейских языках, он кончил Московский университет. Хороший переводчик, даже комедию сочинил «Корион», в Эрмитажном театре пойдет, – старался Никита как можно лучше отрекомендовать молодого Фонвизина. – Думаю приспособить его в Иностранную коллегию.
– Сколько у вашего батюшки душ? – посапывая, спросил Петр.
– Около пятисот, ваше превосходительство.
– Как это – около… Точно, точно!
– Четыреста восемьдесят девять.
– А… – удовлетворенно сказал Петр Панин и, не вставая, нехотя протянул чрез стол Фонвизину руку. – Ну, здравствуйте.
Никита Панин, улыбаясь полными губами, не знал, чем скрасить грубость брата. Положив руку на плечо Фонвизина, спросил:
– Ну что, ознакомился с турецкой дипломатией?
– Ознакомился, ваше высокопревосходительство.
– Путаная, каверзная… Ну да эту хитрость азиатскую мы разберем. Ну, иди с богом, Денис Иваныч, отдыхай… Я тебя вот ужо представлю моему другу, датскому посланнику, барону Ассельбургу.
Братья остались одни. Никита сказал:
– Их род старинный. И мысли юноши под стать нашим: деспотию презирает искренно, а також-де и о бесправном положении крепостного мужика скорбит.
Вошли увешанные звездами, медалями, крестами гетман Кирилл Разумовский и знаменитый полководец, граф Петр Александрович Румянцев, побивший пруссаков при Гросс-Эггерсдорфском поле и одержавший многие победы в Семилетней войне с Фридрихом II. Они только что откушали у императрицы. Лакей, двигаясь неслышной тенью, подал фрукты, кофе, романею.
«Комильфотный», картинный сибарит-гетман – весь в золоте, в алмазах; в руке шляпа с бриллиантовым аграфом. Красивое, несколько грубоватое лицо его удручено.
– Фу, фу… – сказал он. – Матушка гневается на меня. А за что, про что, – не ведаю. Вызвала из Малороссии. Уж, почитай, с полгода торчу тут.
– Мало матушке ручки целуешь, гетман, вот и гневается, – сказал Петр Панин и насупился. – Надо матушке сладкие речи говорить да поддакивать.
Надо спину гнуть, а ты горд, горд…
– Будешь гнуться – переломишься, – вздохнув, ответил гетман.
– А ты гнись так, чтоб гнулось, а не так, чтоб лопнуло.
– Я не бараний рог, – с достоинством бросил гетман и стал начищать маленькой щеточкой бриллиантовый перстень.
– Разве вы, граф Кирилло, не ведаете, чего ради государыня вас вызывала из Глухова? – спросил Никита.