— Несимпатичный складывается образ? — осведомился Хоб.
— Хуже того, — Фрик выпятил нижнюю губу — Они инсинуируют, что наша позиция с моральной точки зрения совершенно непростительна.
— Ну.. только без обид, разве это не так?
— Нет, болван, существование зла необходимо для существования добра. Посему зло есть условие наличия добра и не может быть дурным само по себе. Уловил?
— О да! Да!
— Лжешь! Впрочем, какая разница? Трусость неотъемлема от вас, представителей добра — Будьте же рассудительны. Я вовсе не заявлял, что я хороший. И потом, что ж это за дискуссия под дулом пистолета?
— Ага, у меня пистолет, — Фрик пару секунд разглядывал оружие — Для вящей строгости философской базы я должен бы передать пистолет тебе, дабы продемонстрировать, что твоя трусость — врожденное качество и не обусловлена тем, в чьих руках пистолет.
— Это была бы любопытная демонстрация.
— Но вообще-то я не настоящий философ Я просто профессиональный мокрушник, любящий сохранять интеллектуальную бдительность. Полагаю, пора закругляться. Входит ли последняя молитва в твое культурное наследие, или обойдемся без антропоморфизма? — Он поднял пистолет.
— Эй, постойте! — воскликнул Хоб, путаясь в несовместимых чувствах тревоги и ярости. — Вы разве не дадите мне возможности помолиться?
— До определенных пределов, — ответил Фрак. — Мы тоже соблюдаем общепринятые условности. У тебя тридцать секунд — Он поглядел на часы Фрик нацелил пистолет. Но тут же как-то застеснялся — Вообще-то мы не собираемся убивать тебя прямо сейчас. Не гони лошадей, дружок Просто пойдем с нами.
Хоб огляделся. Табличку «Сдается и продается» на этот полуразвалившийся склад повесили, должно быть, вскоре после того, как Хеопс возвел Великую Номер Один. Античность въелась в его стены, как клещ в собаку. С потолка свисали древние балки, ветхие стропила и прочие элементы конструкции, а вокруг, на бескрайних просторах грязного пола, валялось еще множество разных вещей, будто массивные игрушки извращенного ребенка Потолок частично обвалился, и теперь чайки с засаленными крыльями влетали и вылетали, как вороны, стаями собирающиеся на висельника. Но даже при всем при том крайне трудно описать интенсивность ужаса, навеянного на Хоба этим местом; пожалуй, придется просто упомянуть, что по сравнению с этими страстями эмоции, обуревавшие его при первом прочтении «Колодца и маятника», — сущий пустяк.
Они прошли во внутреннее помещение, более недавней постройки, судя по стружке на полу и запаху краски. Закрыв дверь, Фрик запер ее.
Теперь Хобу удалось получше разглядеть своих похитителей Первый оказался крупным, толстым, с бледным сальным лицом, испещренным черными точками редкой щетины, одетым в коричневый бросовый костюм, а потрепанный, грязный воротничок рубашки был крепко стянут галстуком в жалкой претензии на элегантность Его компаньон — худосочный негодяй с озлобленной физиономией и искривлением позвоночника — походил на преисполненного ненавистью нищего из «Дитяти Роланда» Браунинга, чей костыль чертит гибельные литеры.