И вот теперь, сжигаемая безутешным горем, так яростно осуждая в глубине души и в то же время так трепетно жалея мужа, Мария Петровна как бы металась между этими противоречивыми чувствами, как между двух огней, ни один из которых не мог погасить другой…
Мне с Осиповым удалось постепенно внушить ей, что Николай Сергеевич слишком наказан случившимся, чтобы упрекать его в этом, и что теперь от её поведения многое зависит. Она с этим согласилась.
— Да, конечно, о чём говорить, — тихо говорила она. — Юрочку не вернёшь, а жить надо. Николай так убивается, что мне за него страшно, как бы он с собой чего не сделал… Я уж постараюсь, но только никак не могу ему в глаза посмотреть — вдруг догадается, что у меня на душе… Вчера утром мы с ним на кладбище встретились… Я цветы на могилку принесла, гляжу — он сидит… прямо с ночной смены туда пришёл. И весь в слезах. Увидел меня, пуще заплакал и говорит: “Никогда ты меня, Машенька, не простишь!.. И сам я себя тоже никогда не прощу!..”
Однажды вечером мы сидели с Николаем Филипповичем Осиповым на Тверском бульваре, отдыхая после работы и, как всегда в эти дни, говорили о семье Колесовых. Николай Филиппович мне тогда сказал:
— Очень я люблю нашу работу, но самое страшное в ней это то, что слишком много человеческого горя приходится видеть. Знаешь, иногда мне кажется, что рано или поздно это можно будет прочесть на моём лице… Как часто люди сами повинны в своих страданиях, и как трудно научить их правильно жить!..
Он замолчал. Было уже довольно поздно, но фонари ещё не горели и вечерняя свежесть ходила волнами по аллеям бульвара, довольно пустынного в этот час.
Неожиданно из боковой аллеи донёсся женский плач. Мы оглянулись и увидели молодую женщину, рыдавшую на груди у мужчины, растерянно гладившего её по голове.
Стараясь её успокоить, он бормотал:
— Танюша, ну что поделаешь! Пойми — жалко детей, они ведь ещё совсем маленькие! Пойми, я не могу их оставить…
— Вот, двое любят друг друга, — сказал Осипов, — а теперь прощаются, — он не хочет оставить семью. Тоже человеческая драма. Эх, как много ещё бед на свете!..
Он вдруг замолчал, долго раскуривая папиросу, а потом неожиданно добавил:
— Нет, нельзя привлекать Колесова. Правы мы, а не прокурор, и смысл закона в том, чтобы он помогал людям жить, а не умножал их несчастья. Так и только так надо толковать законы. И так надо их применять…
На следующий день после долгого и утомительного спора прокурор в конце концов согласился с нами, и дело Колесова было прекращено.
Много лет прошло с тех пор, но и теперь, вспоминая об этом деле, я не убеждён в том, что все читатели согласятся с правильностью нашего решения. Я не убеждён в этом потому, что существует удивительный психологический закон: самый факт самоубийства, если оно произошло при подобных обстоятельствах, нередко вызывает в людях, столкнувшихся с таким фактом, стремление покарать того, кто, по их мнению, в этом виновен. Само по себе это стремление глубоко человечно, и его можно понять, но оно, к сожалению, иногда основывается на чисто поверхностном рассмотрении того запутанного узла, который так туго затягивает порой жизнь, со всеми её противоречиями, сложностями человеческих характеров, мотивов и поступков.